Сталин шутит...

— На этой остановке я и сойду.

Ряд ответственных товарищей долго ломали голову, как это понимать и что делать с фильмом: пускать в прокат или не пускать. Приняли «соломоново» решение, а попросту говоря, подстраховались. Фильм в прокат пошел, но в печати критика не оставила от него камня на камне.

Если кто-то думает, что карьера Райзмана на этом закончилась, то он ничего не смыслит в советской жизни, особенно сталинского периода. Именно в тот период, уже после провала вышеуказанного фильма, он снял шесть кинолент и шесть раз получил за них Сталинскую премию.

Сталин приехал на спектакль в знаменитый Московский Художественный Академический Театр, которым руководил не менее знаменитый К. С. Станиславский. У входа вождя встретил сам Станиславский. Протянув руку, он представился: «Алексеев», т. е. назвал не свой псевдоним, а настоящую фамилию. «Джугашвили», — ответил Сталин, пожимая руку.

Станиславскому во время репетиции понадобилась обыкновенная веревка, а в реквизите театра ее не оказалось. Он вспылил и со словами «невозможно работать в такой обстановке» позвонил самому Сталину.

— Товарищ Сталин, в театре нет веревки, нужна веревка, никак нельзя без нее…

Сталин спокойно и терпеливо выслушал творческие стенания светила отечественной и мировой драматургии и спросил:

— Сколько вам нужно веревки?

— Три метра… — ответствовал по-прежнему возбужденный Станиславский.

— Хорошо, хорошо. Не переживайте, работайте, будет у вас веревка.

Через час с небольшим к театру подъехал грузовик с трехтонной бухтой веревки. Думается, Станиславскому стало несколько… э-э… стыдно.

Драматург В. М. Киршон (разумеется, еще один классический «сын юриста») написал пьесу, по которой был поставлен спектакль «Хлеб». Сталин и другие члены Политбюро посетили театр и посмотрели спектакль. Автор ждал, что его пригласят в правительственную ложу, однако этого не произошло. На следующий день Сталин был в гостях у Максима Горького, где оказался и Киршон. Он подошел к Сталину и при всех спросил:

— Как вам понравился спектакль «Хлеб»?

Пришлось бездарному и нахальному литератору дать отповедь, по-сталински остроумную.

— Не помню такого спектакля.

— Но вы же вчера смотрели спектакль «Хлеб». Я автор и хотел бы знать о впечатлении.

— Повторяю, не помню. В тринадцать лет я смотрел спектакль Шиллера «Коварство и любовь» — помню. А вот спектакль «Хлеб» не помню.

Поэт Эдуард Багрицкий (Дзюба) говорил: «Я с большим уважением смотрю на свою руку — ее пожал Сталин».

Кто-то может счесть это за шутку. Но поэт был искренен. Дело в том, что есть масса историй о том, как Сталин кому-то пожал руку, и тот ее потом долго не мыл. А кого-то вождь поцеловал в щеку, и тот долго не умывался. Конечно, сейчас к этому можно относиться с юмором, но если без шуток, то искренность и сила любви народа к И. В. Сталину впечатляет даже спустя десятилетия после его смерти.

Ночью в квартире писателя Б. Л. Пастернака раздался телефонный звонок:

— С вами будет говорить товарищ Сталин.

— Не разыгрывайте меня!

Но тут Пастернак услышал голос, от которого екнуло сердце.

Сталин начал без обиняков:

— Борис Леонидович, вы не хотите попросить за вашего друга Мандельштама? [14] Мандельштам О. Э. — обладатель настоящего поэтического дара. Начинал свой путь в литературе еще до революции. Скатился на антисоветские позиции, участвовал в грязных политических делишках оппозиционеров. В 1934 г. написал стихотворный пасквиль на Сталина, где прошелся даже по поводу его внешности (что совсем недостойно и гадостно). Поплатился более чем мягким наказанием: был выслан на 3 года из Москвы в Воронеж. Однако и там не успокоился, продолжал якшаться с антисоветчиками, плести интриги, за что в 1938 г. вновь был арестован, судим. Умер в пересыльном лагере.

Пастернак заюлил:

— Да нет. Дружбы между нами, собственно, никогда не было. Скорее наоборот. Я тяготился общением с ним. Но поговорить с вами — об этом я всегда мечтал…

— Мы, старые большевики, никогда не отрекались от своих друзей.

По словам Анны Ахматовой (Горенко), весьма сведущей в окололитературных делах и событиях, Сталин сообщил, что отданы необходимые распоряжения, что с Мандельштамом будет все в порядке. Он спросил Пастернака, почему тот не хочет хлопотать за поэта и сказал:

— Если бы мой друг попал в беду, я бы лез на стену, чтобы его спасти… Почему вы не обратились ко мне или в писательские организации?