Игорь Соколов - Человек из грязи, нежности и света

Читая деяния Фомы, Эскин натолкнулся на любопытную историю: Прекрасный молодой юноша был послан в дальние странствия на поиски жемчужины, которая представлялась Эскину премудростью, гносисом.

Пройдя через множество искусов, юноша находит драгоценную жемчужину, но в той далекой стране, куда он прибыл, его засасывает чужая среда, и он быстро погрязает в омуте страстей.

И тут к нему приходит помощь свыше в виде письма отца, увещевающего его в самых добрых и прекрасных выражениях вернуться на родину, и отрок возвращается в светлый дворец своего отца, захватив с собой и добытую им жемчужину.

А перевернув еще две-три страницы, Эскин в деяниях Иоанна прочитал такое место. Он, Христос, сказал им: «Хочу быть спасенным и спасти хочу! Аминь! Хочу быть освобожденным и освободить хочу!

Аминь! Хочу быть уязвленным и уязвить хочу! Аминь!

Пожрать хочу и быть пожранным! Аминь! Услышать хочу и быть услышанным! Аминь! Будучи сам весь разумом, хочу, чтобы меня уразумели! Аминь!

Омытым быть хочу и омыть хочу! Аминь! Благодать руководить хором, я хочу играть на флейте, прыгайте все. Аминь. Плакать хочу, плачьте все! Аминь!»

В этом куске божественного откровения Эскин ощутил близкое освобождение своего отца.

Он еще не знал, как это произойдет, но он был весь в предчувствии. Уже не раз и не два книги выручали его, они как Боги не говорили с ним, но все же подавали ему знаки. Когда он сказал об этом Алле с Лулу, женщины только улыбнулись. Они уже привыкли к «чудаковатости» своего супруга.

– Вы, что, не верите мне, – обиделся Эскин.

– Берегись мыслей, от которых нельзя отвязаться, – сочувственно улыбнулась Алла.

– Ну, ну, – вздохнул Эскин.

– Ты слишком много думать, – обняла его Лулу, нежно уткнувшись в него своим большим животом, – лучше думать о маленьком! – и она погладила рукой свой живот.

Тогда Алла чувствуя ревность, прижалась к Эскину сзади своим еще маленьким животиком.

– Я думаю об этом, дорогие мои жены, но и отца своего забывать не хочу!

– Пойдем в постельку?! – шепнула Алла.

– Обязано пойдем, – поддержала ее Лулу.

– Не обязано, а обязательно, – рассмеялся Эскин и пошел, ведомый ими за ручки ложиться в постель.

За то время, что он без конца мочился в свои подгузники, они очень наскучились без него, и теперь по нескольку раз в день затаскивали его в постель.

Другой бы мужик, наверное, уже устал, но только не Эскин. После своего выздоровления, у него вдруг, как у бегуна на длинной дистанции, появилось седьмое дыхание.

Он даже и сам удивлялся той невероятной легкости и силе, с какой достигался каждый их оргазм. Их тела так идеально подходили друг другу, как будто в божественной сфере с них кто-то снимал мерку.

Само же чередование белого и черного тела олицетворяло философскую расцветку шахматной игры.

У Лулу уже появилось молоко, и Эскин с трогательной нежностью всасывал в себя ее сосочки.

Соски Аллы Эскину напоминали озаренные светом колосья пшеницы, которые тоже набухли, но еще до конца не созрели.

Он целовал их с не меньшим сладострастием, как будто совершая священный ритуал, знаменующий собой грядущее прикосновение к этим сосцам младенческих губ и десен, и себя в это мгновенье Эскин представлял их крошечным ребенком.

Его уд, проникающий в их нежное лоно, как в родное жилище, никак не хотел расставаться с этим полноценно-чувственным ощущением.

Заполнив до отказа сосуды этих нежных тел своим семенем, Эскин блаженствовал, он лежал между ними, обнимая и прижимая их к себе, вслушиваясь в их дыхание, как в удивительную и неповторимую музыку.

Он довел свою интимную жизнь до совершенства, и овладевал своими женами только по одному разу, но с перерывом в один – полтора часа.

За это время его силы быстро восстанавливались, и он опять с безумной яростью вгрызался в их нежные тела.

Крики, стоны, шумные вздыхания и переливчатые трели, выходящие уже не из губ, а из носа как из органа удивительно легко заменяющего губы, все это вместе взятое обволакивало сознание Эскина радостным флером.

Когда он отдыхал с ними, то вспоминал каждое мгновенье, пережитое ими в оргазме.

Всею душою он утопал в этих мгновениях, как и они, постоянно влекущие его, манящие к себе, как два божественных магнита.

Как улитка в раковине, закрылись они в своем доме и уже не откликались ни на звонки, ни на телефонные, ни на дверные, их как будто не стало, они жили друг другом, находя в этом незабываемое наслаждение, и уже боялись его потерять, и поэтому с безумным нахальством они прекратили существование для всех остальных, даже в промежутках между соитиями они вслушивались в частые звонки и пиликанье как в голоса другой неведомой Вселенной.