Павел Амнуэль - Голубой Альциор. Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 25

– Простите, – сказал делле Коломбе, отступив. Повернулся к поэту спиной, демонстрируя полное доверие к гостю, и отошел к окну. Вгляделся в темноту, будто мог различить оттенки черного. Произнес, не оборачиваясь:

– Вам я скажу, синьор Франческо. Во-первых, это важно. Скорее для меня, нежели для вас. Во-вторых, комната уже пуста, дверь распахнута, и те, кто придут по мою душу, не найдут там ничего, кроме книг, которые есть в каждой домашней библиотеке. «Божественная комедия», «Деяния апостолов», труды Аристотеля…

Он наконец обернулся и посмотрел поэту в глаза.

– В той комнате я молился Господу. – Лодовико не повышал голоса, но поэту показалось, что слова заполнили комнату, как вода заполняет сосуд, будучи налита по самый край. – Господу, чьим сыном был Иисус. Тому, кто проклял меня и отправил в вечное странствие. Тому, кто возложил на меня миссию, которую мне предстоит исполнять во веки веков.

– Во веки веков… – эхом повторил Франческо, представив стоявший посреди комнаты еврейский семисвечник и лежавшую на столе еврейскую книгу, в которой имя Творца было запрещено к упоминанию, и бело-голубую накидку, которую поэт видел на плечах евреев Флоренции, живших в гетто на противоположном берегу Арно. Почему-то все это, чуждое ему, но странно притягательное, легко ассоциировалось с личностью и образом синьора Лодовико делле Коломбе.

Колокол на колокольне Сан Джованни пробил пять раз, и где-то эхом отозвались еще несколько колоколов, среди которых гулким низким звоном выделялся колокол Собора Санта Марии дель Фьоре.

– Пора, – деловито произнес Лодовико. – Они будут здесь через полчаса. Может, чуть раньше.

Поэт не знал, когда явится стража, он не мог назвать синьору Лодовико время. И не называл. Откуда же тот…

– Я знаю, – усмехнулся делле Коломбе. – Спасибо, синьор Франческо, за то, что вы пришли, я буду помнить… Но о том, что за мной придут, я знал еще вчера днем.

Вчера днем этого не знал никто. Приказ был отдан, когда над городом опустился вечер. Поэт услышал разговор, не предназначенный для его ушей, ближе к полуночи, покидая дом, где провел несколько часов, читая свои стихи и слушая других поэтов.

– А теперь уходите, – сказал Лодовико и протянул поэту руку. – Вас не должны здесь застать. Спасибо – и прощайте.

Пожатие оказалось твердым и дружественным. Франческо хотел сказать… что же он хотел… слова не приходили… мысли путались… То, что он услышал, лишь сейчас начало укладываться в голове. Он слушал и верил. Верил и понимал. Понимал и слушал. Но лишь теперь, когда Агасфер, Вечный Жид, еврей, проживший полтора тысячелетия и собиравшийся жить вечно, открыл перед ним дверь в черную пустоту флорентийской ночи, в предутренний кошмар реальности, лишь теперь поэта охватил ужас, какого он не испытывал никогда. Он стоял на пороге и не решался сделать шаг. Не улица родного города была перед ним, а дорога в иную жизнь. Старое осталось позади, при свете канделябров, а впереди – путь, который ему предстояло пройти с новым знанием и твердой уверенностью, что он никогда, ни при каких обстоятельствах, даже под страхом смерти знанием своим ни с кем не поделится.

– Прощайте и идите с миром, – в спину ему произнес Исаак бен Шломо. Голос Агасфера приобрел новые оттенки, в короткой фразе было множество смыслов, которые поэту еще предстояло понять.

Он шагнул в темноту, из которой пришел час назад. Час? Или вечность?

Чьи-то тяжелые шаги послышались справа. Кто-то – двое? трое? четверо? – приближался, топал, похохатывал, грозил, требовал…

Они пришли.

Франческо оглянулся, но дверь уже была закрыта, и дом выглядел мертвым. Поэт положил ладонь на эфес бесполезной шпажонки и почти бегом направился в сторону, противоположную приближавшимся стражникам.

Скорее… Прочь…

Агасфер уйти не мог. Но он уйдет, как уходил много раз. И вернется. Когда? Куда?

Небо на востоке посветлело, будто там разгорался пожар. Яркая звезда поднялась над крышами, предшествуя солнцу.

«Звезда была – Полынь», – подумал поэт Франческо Русполи. И услышал голос. Перекликались колокола многочисленных соборов Флоренции, и в их – на разных тонах – перезвоне он услышал слова, которые не могли быть сказаны никем, кроме Творца, Единого и Единственного.

– Послушайте, синьор Франческо, дорогой поэт, почему вы – не вы лично, но вы, люди – полагаете, что во Втором пришествии вам явится Иисус? Мессия – да. Посланник Божий – конечно. Он давно среди вас, и вы знаете его имя.