Павел Амнуэль - Голубой Альциор. Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 25

Все, что знали о делле Коломбе: прибыл он откуда-то из Ломбардии, но никто не мог назвать конкретной местности. Образование наверняка имел прекрасное, ибо ориентировался в науках, хотя, как утверждали знатоки – по верхам. Тем не менее, порой ставил в тупик знатоков, не всегда находивших ответы на его большей частью каверзные вопросы.

Любил бродить один по улицам Флоренции, даже ночью, во времена небезопасные, тем более для человека, о котором знали, что деньги у него водятся, и кошель с золотыми монетами всегда при нем. Тем не менее, не было случая (Франческо о таком не слышал), чтобы делле Коломбе ограбили. Поэт и сам, возвращаясь после попойки с друзьями и плохо держась на ногах, неоднократно встречал на темных и безлюдных улицах долговязую фигуру, которую можно было узнать сразу. Синьор Лодовико был высок, худ, с узким лицом и запавшими глазами мученика. Был он лысоват и первые годы гладко выбрит. Однажды отпустил бороду, оказавшуюся – к всеобщему удивлению – седой, а ведь лет в ту пору синьору Лодовико было около сорока. Поговаривали, что родился он в тысяча пятьсот пятьдесят шестом, при папе Клименте. Никто не знал, откуда взялась именно эта дата, хотя синьор Мерелли уверял, что видел некий документ, где год рождения делле Коломбе был упомянут.

Лодовико обзавелся слугами, у которых невозможно было что-либо выяснить – выучены были держать язык за зубами. Поговаривали, что в доме делле Коломбе была тайная комната, куда даже его камердинеру вход был закрыт. Кто прибирался там? Кто мыл пол, окна? Об этом посудачили и перестали – ответов все равно никто не знал.

А потом на небе – стоял октябрь тысяча шестьсот четвертого – вспыхнула новая звезда, и первым, кто увидел ее на предутреннем небе, был синьор Лодовико. Звезда светила так ярко, будто была зажжена Господом для освещения ночных улиц. Поистине удивительное, божественное явление. Поговаривали, что синьор делле Коломбе пишет о звезде книгу, но Лодовико лишь посмеивался в бороду, и первым о новой звезде написал проживавший в Праге ученый по имени Иоганн Кеплер, астроном при дворе императора Рудольфа.

Обладая характером скорее меланхолическим, чем общительным, синьор Лодовико предпочитал проводить время за чтением книг. Женщины, что казалось самым странным, его не интересовали. Не то чтобы он отвергал всякие знакомства и можно было заподозрить причины иного свойства, но был до отвращения равнодушен. Женщины, которых он изредка удостаивал вниманием, позже только пожимали плечами и рассказывали о делле Коломбе скабрезности, явно сочиненные на потребу падкой до слухов публики. Видимо, была у синьора Лодовико в юности трагическая любовь, которую он не мог забыть. Возможно, это стало причиной его бегства и появления во Флоренции. Версия устроила многих, а те, кого не устроила, все равно не могли предложить ничего, более похожего на правду.

– Вот оно как… – в который раз пробормотал поэт и, как за соломинку, ухватился за последний пришедший в голову аргумент.

– Вечный Жид – это…

Он не договорил, потому что не додумал, а не додумал, поскольку о проклятии Вечного Жида читал и слышал, как-то сочинил поэму, точнее начал сочинять да бросил, не сумел, не получилось. Незачем ему было сейчас думать о том, о чем передумало много раз. Он просто вспомнил.

– Скиталец, проклятый Богом, – усмехнулся Лодовико, закончив фразу. – Да, синьор Франческо. Полтора тысячелетия нет мне покоя. Полтора тысячелетия я брожу по грешной земле, среди людей, за которых Иисус принял смерть на кресте. Мое имя при рождении Исаак бен Шломо, и я не позволил Иисусу, тащившему на горбу тяжелый крест, прислониться к стене моей лавки и отдохнуть. Но послушайте, синьор Франческо, разве моя лавка была единственной на Виа Долороса? Разве Иисус не мог прислониться к другой лавке – их там были десятки, – и вряд ли Авраам, Иегуда или, скажем, Бен Заккай, чьи лавки были рядом с моей, отказали бы в его просьбе? Авраам не отказал бы – он терпеть не мог римлян, всячески выказывал им свое презрение, бывал за это бит и как-то осужден на двенадцать ударов плетьми, стойко выдержал наказание и, отпущенный, плюнул под ноги центуриону. Он не только позволил бы Иисусу прислониться к стене, он дал бы мученику напиться и преклонил бы перед ним колени. Но Иисус миновал его лавку, как и многие другие. Вы когда-нибудь спрашивали себя: почему? Почему именно я, Исаак бен Шломо?

– Вот оно как… – бормотал Франческо, слушая и веря, веря и понимая, понимая и ужасаясь. Он видел эту улицу, стены, белые в ослепительном солнечном свете, лавки, евреев, стоявших на пороге, и их жен, прятавшихся за их спинами. Их сочувствующие взгляды он ловил, собирал в ладонь и знал: да, каждый позволил бы Иисусу отдохнуть, подал бы ему чашу с водой, сказал бы тихо и даже во весь голос: «Храни тебя Господь!»