Эдит Гамильтон - Мифология. Бессмертные истории о богах и героях

Когда он вышел, дожидающиеся во дворе поняли все без слов. Не спрашивая ни о чем, они смотрели на своего нового повелителя с состраданием. Он же, будто не видя их, воззрился в ужасе куда-то вдаль. «Глядите — вот страны моей правители, / Чета цареубийц, опустошивших дом. / <���…>…Всевидящее Солнце… пусть свидетелем / Оно мне будет, что убил по праву я / Родную мать. А об Эгисте незачем / И говорить: убил как соблазнителя. / <���…> Друзья, пока рассудок цел мой, слушайте! / Я верю, что по праву наказал я мать, / Преступницу, убийцу богомерзкую. / <���…> Отныне мне, несчастному изгнаннику, / Убийцею при жизни и по смерти слыть».

Не сводя немигающего взгляда с потусторонней жути, видимой ему одному, Орест воскликнул: «О, женщины ужасные! Горгонами / Они глядят. На них одежды черные. / И змеи в волосах». Его принялись уверять хором, что никого подобного здесь нет: «Какие призраки тебя гнетут! Мужайся, одолей свой страх». — «Нет, предо мной не призраки. Сомнений нет. / Передо мной собаки мстящей матери. / <���…> Их число умножилось, / А из очей их мерзкая сочится кровь. / <���…> Я вижу их, для вас они невидимы. / Они за мною гонятся. Бежать! Бежать!» [287] Оресту мерещились эринии, богини мести, охранительницы материнского права, яростные гонительницы тех, кто пролил родственную кровь. Собаки — их прозвище. — Прим. ред. — твердил Орест. Он кинулся прочь, сопровождаемый только своими незримыми гонителями.

Прошли годы, прежде чем Орест вновь вернулся на родину. Он побывал во многих краях, и везде его неотступно преследовали эти жуткие тени. Ореста истерзали душевные муки, но, утратив все, что так ценят люди, он одновременно многое обрел. «Научен я несчастьями», — утверждал Орест. Он осознал, что любое преступление можно искупить, и даже он, осквернивший себя убийством родной матери, надеется от этой скверны очиститься. По наущению Аполлона Орест отправился в Афины, чтобы молить Палладу о снисхождении. Он шел туда просителем и тем не менее в глубине души не сомневался в успехе. Тем, кто так же искренне, как он, хочет получить очищение, не отказывают. Да и черное пятно его вины за годы одиноких странствий и страданий успело поблекнуть. «Мой позор избыт. / <���…>…Мы старимся — и время очищает все. / И вот сейчас устами благочестными / Тебя, Афина… / Зову на помощь» [288] Эсхил. Эвмениды. Перевод С. К. Апта. , — говорил Орест.

Богиня выслушала его мольбы. Сам Аполлон вступился за Ореста, называя себя главным виновником преступления: «Он мать убил по моему велению». Вновь выросли перед Орестом страшные тени эриний, неотступных гонительниц, не дававших ему покоя, но теперь он невозмутимо воспринял их угрозы и требования расплаты. «Я, а не Аполлон, виновен в убийстве матери, — признал Орест. — Но от этой вины я очистился». Во всем Атреевом роду никто еще не произносил подобных слов. Ни один преступник из этого царского дома не мучился чувством вины и не искал очищения. Афина вняла мольбам. Богинь мести она тоже убедила отступиться, и новый закон о милосердии, утвержденный после суда над Орестом, преобразил их. На смену жутким мстительницам явились милостивые эвмениды, «благомыслящие», защитницы молящих. Они простили Ореста. Оправдательный приговор истребил дух зла, преследовавший род Атрея. Орест покинул суд Афины свободным. Ни его самого, ни его потомков больше не принудит к злодеянию неодолимая сила темного прошлого. Проклятию Атридов настал конец.

В изложении этой истории я опираюсь на две трагедии Еврипида, жившего в V в. до н. э. Больше ни у кого из авторов этот сюжет не изложен так полно. Кроме того, Еврипид единственный из трех великих древнегреческих трагиков прибегает к такому характерному для него приему, как deus ex machinа («бог из машины») [289] Актер, изображавший божество, опускался на сцену сверху с помощью театрального механизма — машины (лат. machina ). — Прим. ред. , обеспечивая благополучную развязку трудной ситуации за счет внезапного божественного вмешательства. В наши дни подобный ход расценивался бы как драматургический изъян. Без него в данном случае действительно можно было легко обойтись, если бы Еврипид не добавил в финале эпизод со встречным ветром. Появление Афины только портит прекрасный сюжет. Возможно, причина такой нелепой концовки со стороны одного из величайших драматургов мира кроется в том, что афиняне, измученные войной со спартанцами, отчаянно желали чуда, и Еврипид предпочел угодить публике.