Василий Лягоскин: Два брата-акробата. Вторая история из цикла «Анекдоты для богов Олимпа»

– Мы еще поплаваем, парень, – расхохотался Посейдон, обращаясь, по сути, к самому себе, – вот увидишь – мы построим самый большой на свете корабль!

– Вдвоем? – уныло апеллировал ему Ной.

– Почему вдвоем? – продолжил внутренний диалог морской владыка, – припряжем к этому благородному делу народ… да хоть вот с его помощью.

Посейдон показал рукой на старца, возглавлявшего процессию, неорганизованной толпой вступавшую в деревню. Отец, уже стоявший рядом в нарядном хитоне, хлопнул по этой руке, вызывающе тянувшейся к Святителю, собственной крепкой ладошкой. Но говорить ничего не стал; скорее всего, потому, что старец уже был рядом, и вполне мог принять на свой счет слова, готовый сорваться с губ отца. И тогда – понял Ной – мороза в глазах старика, спустившегося с гор, станет намного больше. Он и сейчас обжег и душу, и, наверное, тело парня тем самым холодом, о котором совсем недавно живописал Посейдон. Это ощущение внутри себя было для Ноя необычным, пугающим; и в то же время навеявшим смутные воспоминания. Посейдон-Ной понял, что чудеса, начавшиеся со вчерашнего анекдота, еще не кончились; что Святитель привнес сейчас с собой и какую-то плюшку, предназначенную персонально ему, молодому пастушку. Ну как тут было не вспомнить подходящий случаю анекдот?

Есть люди, которые с гордостью говорят: «Я один такой!». А ты смотришь на него и думаешь: «И слава богу!»…

Это Ной послал такую внутреннюю усмешку вслед спине Святителя – неестественно прямой, выражающей всему миру снисходительное презрение: «Я один…». Тут спина отшельника дрогнула – словно приняла и поняла этот безмолвный посыл. Старик остановился и медленно повернулся, выискивая взглядом безумца, посмевшего – пусть даже в мыслях – поставить себя вровень с ним. Ной почувствовал, что, несмотря на все потуги Посейдона успокоить его, меж лопатками потек липкий холодный пот. За этой внутренней борьбой парень совсем забыл, что Святителю положено кланяться, и теперь он единственный из окружающих вызывающе торчал головой и выпрямленными плечами поверх согнутых спин односельчан.

Теперь взгляд старца предназначался одному Ною. Но встретил этот могильный холод Посейдон, готовый увлечь за собой, в пучину морских вод не один – сотни и тысячи взглядов, какими бы морозными они не были. И Святитель не выдержал, отвел свои глаза и резко повернулся. Так резко, что Посейдон не был уверен, действительно ли он расслышал единственное слово, слетевшее с губ старика: «Однако!». Главным в этом слове было то, что произнесено оно было на языке, который никто из островитян знать не мог. А Посейдон знал его; больше того – именно на этом языке он говорил со своими многочисленными родственниками еще на Олимпе. Это был универсальный язык, пришедший к ним, к олимпийским богам от Предвечных времен, а не греческий, как многие представляли себе. Хотя эллинский Посейдон тоже понимал. Сейчас он впервые за многие тысячи лет задал себе вопрос: «Что же это за язык? И почему на нем так свободно разговаривал Лешка Сизоворонкин? И – главное – почему и сам Посейдон, и все остальные боги без всякого перевода читали его Книгу?».

Его размышления прервал увесистый подзатыльник отца, разогнувшего, наконец, спину, и еще более сильный тычок в спину, сопровождаемый сердитым шепотом матери. Сознание владыки вод пока отказывалось воспринимать местный язык, но тело послушно двинулось вперед, к столам, куда мощно призывали ароматы жареной баранины. С этого языка никакого перевода не требовалось. Он ловко скользнул меж односельчанами, неторопливо, с достоинством бредущими к центральной площади деревни, и присоединился к троице приятелей, чуть в стороне обсуждавших такое неординарное событие. Впрочем, при виде Ноя они на время забыли и о празднике, и о Святителе, и принялись хихикать, подначиваемые, конечно же, Хамом.

– Ну, как, приятель, – вскричал острый на язык парень, ничуть не смущаясь укоризненных взглядом стариков, что огибали остановившуюся четверку, – все свои «сантиметры» показал вчера? Выяснил, что это такое?

– Выяснил, – залился румянцем Ной; Посейдон же, перехвативший управление речевым аппаратом, добавил – анекдотом:

Беседуют две подруги:

– Тебе что муж подарил на восьмое Марта?

– Большую мягкую игрушку!

– Мягкую?!

– Зато сосед – твердую!

Сим с Иафетом рассмеялись, опасливо оглянувшись на односельчан, и бросились вдогонку Ною. И только Хам задержался, в недоумении пробормотав под нос вопрос: «А что это – „восьмое марта“?», – и только потом бросился за приятелями. Парни, успевшие занять места на скамьях почти в самом конце длинного, на всех жителей деревни, стола, потеснились и теперь все четверо не отвлекались от соблазнительной картины, что ласкала взгляды на не покрытой ничем столешнице. Доски, что составляли собой основу этого фундаментального строения, почернели от времени и дождей, но были вполне крепкими.