Фольклор Array: Старшая Эдда (перевод В. Тихомирова)

Всякий художник, взявши в руки перо или кисть, встает перед неразрешимой задачей воспроизвести и осмыслить этот наш мир и как-то ее решает. А все вместе эти решения и составляют то, что называется художественной культурой человечества. Самое же культура, ставши частью нашего мира, в свою очередь требует осмысления и воспроизведения.

Осмысление и воспроизведение всемирного литературного наследия — это дело прежде всего художественного перевода.

В русской литературе художественное воспроизведение традиционно обладает как бы двумя статусами: статусом оригинального произведения и статусом перевода — «копии» оригинала. Как оригинальное произведение оно стремится стать явлением русской словесности, современной культуры и основывается на наших культурных традициях. Как перевод оно должно максимально соответствовать иноязычному оригиналу и иной, отличной от нашей, культурной традиции. Согласить между собой эти два стремления — дело поэта.

Когда же речь идет о переводе древних произведении, о преодолении не только языкового, культурного, но и временного барьера, задача поэта становится и вовсе парадоксальной.

Относительно «Старшей Эдды» я сформулировал ее так: следует написать современную русскую исландскую «Старшую Эдду» тринадцатого века. Но устную, а не письменную. Живую, а не мертвую.

Задача невыполнимая.

Для современника «Эдды» каждая ее строфа, если не каждое слово обладали мистической глубиной и объемом, каждое имя(ведь не случайно так популярны были «тулы» — стихотворные «родословия», перечни имен) и всякий намек вызывали взрыв ассоциаций и воспоминаний. И не только потому, что современник знал эддическую поэзию (а до нас дошла лишь небольшая часть ее), но прежде всего потому, что «песни о богах и героях» были живым воспроизведением его вселенной, были «энциклопедией» его сознания.

Мы же знаем о германо-скандинавской мифологии далеко не все, мы не знаем даже, в какой форме бытовал и как передавался из рода в род весь объем мифологических представлений о мире, — ведь «песни о богах» едва ли были единственным и главным источником языческих знаний, скорее это были обрядовые песни, но как они исполнялись и какими действиями сопровождались — тоже неизвестно.

Многого мы не знаем. Но даже знай мы все, это мало чем помогло бы мне и моему читателю, поскольку нет у нас того, древнего, мифологического видения мира — мы живем в иной вселенной, а потому древние песни воспринимаем лишь в плоскости движения сюжета, украшенного диковинными персонажами, незнакомыми реалиями и странными метафорами. Кажется, нам остались лишь мертвые тексты да вместо поэзии — поэтическая экзотика.

Между тем «Старшая Эдда» — как один из истоков современной всемирной культуры, как замечательный памятник скандинавской древности, как средоточие великой поэзии — по определению не может быть мертвым текстом. Нужно только найти ключ, чтобы отомкнуть живую воду.

Все «песни о богах», кроме двух, представляют собой монологи, диалоги, полилоги персонажей, повествовательная же часть либо дается в скупых, часто прозаических, ремарках, либо вовсе остается за пределами песни. Прямая речь господствует в этих текстах. А это наводит на мысль о том, что исполнитель, произнося речения от первого лица, неизбежно должен был в какой-то степени «входить в ролы», примерять на себя личину персонажа, а стало быть, эмоционально сопереживать ему на протяжении песни. И хотя принято считать, что этой древней поэзии чужды эмоции, и хотя мы имеем дело с «мертвыми» письменными текстами, мне кажется, и в них остались следы эмоциональных движений исполнителя. Я пытаюсь восстановить и воспроизвести их.

Замечательно, что даже повествование о сотворении и гибели мира дано не в косвенной, а в прямой речи Вёльвы-провидицы. И еще более замечательно то, что Вёльва как персонаж — живет в этом тексте. Прорицание, вначале неторопливое и торжественное, пока речь идет о сотворении мира, карликов-цвергов и человека, становится напряженней в рассказе о первой войне между ванами и асами и вдруг взрывается воплем: «Еще мне вещать? Или хватит?» — в нем звучит и остережение внимающим, и страх, и чудовищное напряжение самой провидицы. Этим выкриком начинается и им сопровождается собственно прорицание: сначала подтверждение провидческой силы (строфы 27–29), затем прозрение из прошлого в уже прошедшее будущее (смерть Бальдра как начало гибели мира), описание подземного царства чудовищ и, наконец, последняя битва.