Антонио Дионис - Геракл

Дурной знак! — прошептала Алкмена побелевшими губами.

Пресмыкающееся, словно услыхав, еще раз зашипела и, скользнув, исчезла в расселине

Алкмена не могла избавиться от бьющей тело дрожи

Ну, что ты, любимая! — пытался успокоить супругу Амфитрион, чувствуя, все еще на себе неподвижный взгляд зелено прозрачных глаз змеи. Немного оправившись от потрясения, влюбленные продолжили путь Впереди был долгий и бесприютный ряд дней и ночей, пока Амфитрион и Алкмена завидели вдали крепостные валы Фив — конечную цель их путешествия.

Царь Креонт, принявший их, не выходя их горячей ванны, поморщился на наспех выдуманный Амфитрионом рассказ, но позволил молодоженам поселиться в своем дворце

Им отвели покои, почти не уступавшие царским по пышности убранства и богатству утвари Многочисленные прислужницы и прислужники были готовы выполнить малейшую прихоть гостей

Но Алкмена, лишенная привычной обстановки, своих подруг и наперсниц, скучала в чужом дворце.

Амфитрион, занятый снаряжением войска против телебоев, появлялся в опочивальне лишь поздним вечером, пропахший потом, грязный, усталый, но веселый. Занятый делом, он не ощущал течения дней. Алкмена с нетерпением ждала вечерний рожок пастуха, возвещавший вечернюю зарю. Царица сама наливала в медный кувшин горячую воду, готовила мази и растирания, нетерпеливо бросаясь навстречу усталым шагам мужа.

Пришел день, когда Алкмена дождалась выполнения клятвы: все было готово к походу на двурушного Птерелая.

— Завтра выступаем! — Амфитрион жадно впивался в жареную на открытом огне баранью лопатку, запивая жесткое мясо молодым вином.

Алкмена промолчала. Ей не понравился радостный блеск глаз супруга: тот ни минуты грусти, ни печали от расставания с женой не выказывал, и царице стало обидно такое откровенное равнодушие.

А Амфитрион, возбужденно жестикулируя, рассказывал, какое количество воинов удалось собрать, какие мастера делали мечи и копья. Особо гордился Амфитрион наконечниками стрел, которыми он вооружил своих лучников. Тоненькая палочка была смертельнее и опасней, чем тысяча копий.

По повелению царя Креонта сотни мальчиков и подростков отправились в леса, болота, горы, вооруженные палками. Там, под валунами, под прелыми листьями, в темных подземных норах они отыскивали змеиные гнезда и, прижав голову пресмыкающегося раздвоенным концом палки к земле, ловко забрасывали змей в крепкие плетеные корзины с крышкой.

Ядом змей напоил Амфитрион свои смертоносные стрелы.

Но Алкмена не разделяла восторгов мужа. Так же молчаливо и пасмурно прошел вечер. Ночью Амфитрион отказался от ласк супруги, иные мысли одолевали воина.

Алкмена сделала вид, что ей безразлично. Так же в молчании простилась она с отбывающим войском. И лишь тогда, когда на дороге осела поднятая конскими копытами пыль, бросилась несчастная женщина следом, но даже стука копыт не было слышно на пустом горизонте.

Царица вернулась к себе, отпустила прислужниц и, упав на покрытое дорогой тканью ложе, зашлась в рыданиях.

С этой минуты жизнь Алкмены превратилась в бесконечное ожидание возвращения мужа. Не раз и не два корила себя Алкмена за опрометчиво выпрошенную клятву. Развлечения ради призывала царица к себе бродячих торговцев и уличных певцов, жадно слушая рассказы о диковинных странах, лежащих по ту сторону гор, слушала песни, повествующие о героях и богах. Но всего милее ей были рассказы слепого старца Митрана. Старик, перебирая узловатыми пальцами струны кифары, дребезжащим голосом напевал о днях своей юности, о великих подвигах, о светлом Олимпе. Медленный речитатив согласно сливался с мыслями царицы Алкмены.

И чем дольше не было вестей от Амфитриона, тем более не отпускала от себя певца царица, лишь в звуках его голоса забывая снедающую сердце тоску.

Стоило Митрану умолкнуть, чтобы смочить вином пересохшее горло, как царица поднимала голову, требуя:

— Дальше! Пой дальше, старик!

В ответ Митран медлил, настраивал кифару, — натягивая одни струны и отпуская другие. За свою долгую жизнь Митран приучился перекладывать на музыку все, что помнил, видел, встречал, когда он был молод и чернобород, а глаза его могли зоркостью соперничать с соколом. И он стал рассказывать о любимой богами и самим Зевсом Элладе, о горных склонах, укрытых сверканьем снегов, о прелестях юных нагих девушек, купающихся в быстром потоке.

В песне старца оживали родные Микены — никому не признается царица, что больше тоски по супругу, более одиночества томят ее воспоминания о родине.