Еврипид: Вакханки

О дом, блиставший счастием в Элладе,
Дом Кадма-старого, что здесь, в полях
Аресовых, пожал посев змеиный, —
Хоть я и раб, но плачу над тобой.

Ты от вакханок? Что же там случилось?

Узнай! Царя Пенфея больше нет.

О Бромий-владыка! Слава великому богу!

Что слышу я? Что это значит? В горе
Наш царский дом, – а ты, жена, ликуешь?

Я варварской песнью восславила бога
За то, что не надо оков мне бояться.

Ты думаешь, так оскудели Фивы,
Что наказать не сможет вас никто?

Мой повелитель – Дионис, сын Зевса,
Не Фивы, нет!

Простительно вам это; но не грех ли —
В виду чужого горя, ликовать?

Ты поведай нам, как погиб твой царь,
Злой безумец, злых исполнитель дел.

Оставив за собою хутора
Фиванские и перейдя Асопа
Струи, по склону Киферонских гор
Мы подниматься стали – царь Пенфей,
С ним я да тот кудесник, что коварно
На игрище нас взялся проводить.
В лесную глушь сначала мы забрались
И сели там на травке, притаясь;
Старались не шуметь, едва шептали,
Чтоб не открыли зрителей они.
Глядим – лощина, а вокруг все скалы,
А в той лощине ели да ручьи;
Под елями, глядим, – сидят менады
И все по сердцу делом заняты:
Те облетевший снова навивают
На тирсы плюш, а те промеж себя
В вакхической резвятся перекличке,
Веселые, что жеребицы, с коих
Возницы сняли пестрое ярмо.
Но царь несчастный их не видел; гостю
Он так сказал: “Отсюда, чужестранец,
Не видно самозванных мне менад.
Вот если б на какой-нибудь пригорок
Мне влезть, с верхушки ели посмотреть,
Я б разглядел все грешные дела их”.
Так молвил он; последовало чудо.
Была там ель, под облака верхушкой:
Гость взял ее за верхней ветви край,
Стал гнуть – все гнуть да гнуть к земле сырой.
Она ж круглилась, точно лук упругий
Иль колесо, которому столяр
Его окружность циркулем наметил.
Так до земли, круглясь, она склонилась
В его руках, – не человек то был.
И вот, на ветви усадив Пенфея,
Гость начал потихоньку ель пускать
Так, чтоб она безумца не стряхнула;
И уперлась вершиной ель в эфир,
А на вершине царь сидел несчастный.
Но лучше чем увидеть он их мог,
Он ими сам замечен был. Как только
Я убедился, что взаправду царь
Там, на вершине, озираюсь – гостя
Уж подле нет: и вдруг какой-то голос
Из синевы воздушной зазвучал,
Не иначе как Вакха: “Эй, юницы!
Я к вам привел того, кто осмеял
Меня, и вас, и таинства святые.
Расправьтесь с ним!” И тотчас столб огня
Между землей и небом загорелся.
Замолк эфир, не шевелились листья
Дубравы горной, все кругом притихло.
Они ж, неясно слухом восприняв
Его призыв, поднялись с мест своих,
В недоуменье озираясь. Снова
Он к ним воззвал. Когда же дщери Кадма
Признали голос Диониса, – вмиг
Они в поспешном беге понеслись,
Что диких стая голубей: Агава,
И сестры с ней, и все вакханки следом,
Наитьем бога одержимы, мчатся
По валунам, по пням и бурелому.
Вот господина моего они
Заметили на ели. По соседству
Утес нашли и камнями бросать
В Пенфея, и еловыми ветвями,
Что дротиками, стали; пригодились
И тирсы тут. Но в бедную мишень
Не удалось попасть им, как ни бились:
Уж очень высоко тогда сидел
Беспомощный Пенфей на этой ели…
И вот они, набравши сучьев дуба,
Стараются (железа нет у них)
Ель отделить от корней, – все напрасно.
Попытку бросили и эту. Мать
Тут крикнула: “Давайте станем кругом,
За дерево возьмемся – и авось
С вершины мы тогда достанем зверя,
Чтоб тайн священных он не разгласил”.
Без счету рук за ель тут ухватились
И вырвали с корнями… Высоко
Сидел Пенфей – и с высоты на землю
Он полетел и грохнулся. Раздался
Ужасный крик: он гибель увидал.
И вот всех прежде мать его, как жрица,
Бросается на жертву. Тут Пенфей
С волос срывает митру, чтоб признала
Свое дитя Агава, пощадила,
Несчастная; щеки касаясь с лаской,
Он молвит: “Матушка, ведь это я,
Пенфей, тобой рожденный Эхиону!
О, пожалей и за мою провинность
Свое дитя, родная, не губи!”
Но он молил напрасно: губы пеной
У ней покрылись, дико взор блуждал,
И рассуждать была она не в силах:
Во власти Вакха вся тогда была.
Вот в обе руки левую берет
Злосчастного Пенфея руку, крепко
В бок уперлась и… вырвала с плечом —
Не силою, а божьим изволеньем.
Ино с другой напала стороны
И тело рвет. Явилась Автоноя,
За ней толпа. И дикий гул стоял
Над местом мук. Стонал Пенфей несчастный,
Пока дышал, и ликований женских
Носились клики. Руку тащит та,
А та – ступню с сандалией, и с ребер
Сдирают мясо, кости обнажая,
И обагренными руками тело
Царя разносят в бешеной игре…
Разбросаны останки по скалам
Обрывистым, в глубокой чаще леса…
Где их сыскать? А голову его
Несчастную Агава – ведь она же
Ее сорвала – на свой тирс воткнув,
Со склонов Киферона понесла,
Ликуя, будто, льва сразив, победный
Она трофей на тирсе нам несет.
И вот, сестер покинув в хороводах.
Она к воротам близится, гордясь,
Безумная, добычей злополучной,
И Вакха прославляет, что помог
В охоте, что ее венчал победой.
А всей-то и победы – только слезы.
Подальше от несчастной отойти,
Пока еще близ дома нет Агавы!
Да, скромность и почтение богам —
Вот лучшее, что есть, и кто сумеет
Всю жизнь блюсти их свято, тот мудрец.