Фернандо де Рохас - Селестина

Но драма Рохаса все же стоит лишь на пороге Возрождения. Мироощущение автора и его героев еще далеко от жизнеутверждаю­щей цельности литературы Возрождения. «Селестине» скорей присуща внутренняя разорванность и антитетичность. Произведение строится на контрастах идеального и реального, возвышенного и низменного, патетического и циничного, небесного и земного. Эти контрасты социально обусловлены. Перед нами два мира — господа и слуги; мир привилегированных верхов, к которому принадлежат Калисто и Мелибея, — беспечные, поглощенные одним своим чувством влюб­ленные, — и мир отверженных низов, мир нужды и неуверенности в завтрашнем дне, мир Селестины.

Различны интересы и страсти, которые господствуют в этих двух мирах, различна и сама любовь (чувство Калисто к Мелибее — и чувство Семпронио к Элисии или Пармено к Ареусе). Но в то же время дистанция здесь уже не абсолютна — эти миры сближаются. Селестина, главная помощница Калисто и Мелибеи, соединяет эту «идеальную» пару, как и Пармено и Ареусу, управляя всем миром «Трагикомедии». Сословные перегородки лишаются традиционного ореола. Рохас с сочувствием рисует мир городского дна, его радости и заботы, стремления и неудачи. Общество отвергло этих людей, и они отвергли его нормы, — жестокость жизни сделала их циничными и алчными. Но мир Селестины и ее питомцев отличается также про­ницательностью, умом и энергией. Нужда, нищета и голод были их жизненной школой, а, по словам Пармено, «нет лучших учителей в мире», чем они, — «никто так не пробуждает и не развивает таланты». Калисто и Мелибея беспомощны, недеятельны и полны слепой довер­чивости к обманывающим их слугам, тогда как слуги понимают своих господ лучше их самих, а Селестина читает в человеческой душе, как в раскрытой книге. В конечном счете человеческая природа одна и та же во всех сословиях. «Все мы дети Адама и Евы», — говорит Ареуса. Мелибея, например, представляется Калисто образом божьим: «Божеством я ее считаю, как в божество в нее верую и не признаю другого владыки в небе...» А для Элисии Мелибея ничем не лучше других девушек, и красота ее — только от дорогих нарядов: «Надень их на бревно, тоже назовешь его прелестным».

Влюбленные слуги иногда ведут себя почти так же, как их господа. Томясь по Элисии, Семпронио, по его признанию, «ходил точь-в-точь как Калисто, потеряв рассудок, терзаясь телом и душой». И даже конюх Сосий в беседе с Ареусой настолько галантен, что речи его были бы вполне уместны и в устах Калисто.

Форма «Трагикомедии о Калисто и Мелибее», характер литера­турного целого поразил современников, как и потомство, своей необыч­ностью. Конечно, «Трагикомедия» не была рассчитана на сценическое воплощение. Этого не разрешает ни объем произведения, ни характер отдельных сцен, где время и в особенности место действия не приспо­соблены к требованиям театра, как и длинные, на несколько страниц, монологи — образцы скорее ораторского, чем драматического искус­ства. Светского театра до конца XV века в Испании не было, и «Селестина» при всем своем внутреннем драматизме явно не драма в обычном смысле слова. Но это и не роман, несмотря на повествова­тельные приемы в сюжете и композиции. Это и не дидактическое про­изведение, хотя современники, вероятно, больше всего ценили сентен­ции и афоризмы «Селестины». Поистине итоговое и в то же время родоначальное произведение переходного периода, «Селестина» во­брала в себя черты различных жанров средневековой литературы и наряду с этим в синкретической форме возвещает основные жанры литературы «золотого века» — ее роман и драму.

Уникальностью литературной формы «Селестина» напоминает «Божественную комедию», о которой Шелли сказал, что она сама по себе составляет особый жанр, или тот же «Роман о Розе», далеко перерастающий рамки любовного или сатирического романа средних веков.

В сюжете «Селестины» и в ее идеях переплавлены книжные влия­ния самого различного характера. Если идеи в основном восходят к итальянской литературе, к морально-дидактическим трактатам Пет­рарки, то образы и ситуации часто напоминают римскую комедию Плавта и Теренция. Но яркий жизненный колорит в изображении социального дна явно отличает «Селестину» от назидательных книж­ных латинских «драм для чтения» X века монахини Хротсвиты, ко­торая в свое время решилась подражать Теренцию, дабы «вместо разврата распутных женщин прославить похвальное целомудрие свя­тых дев».