Коллектив авторов - Памятники византийской литературы IV-IX веков

2. А в это время, вследствие того что разлучился с жизнью и преставился ко господу предстоятель славного города Сурожа, настоятельно искали другого архиерея. Так как церковный чин находил, что знаменитый муж отличался выдающейся добродетелью, постоянством во нраве, силою в слове и наставлен в правильных догматах, то по определению и испытанию божественного и священного собора, а также и самого правящего апостольским престолом, — я разумею святейшего Германа-исповедника [523], — всесвященнейший Стефан возводится на архиепископский престол, полагается как свет на светильник и светит там находящимся, — не только верным, но и неверным, не только близким, но и отдаленным. Словно солнце всех он освещает и веселит светлою своею жизнию; и отправляется незабвенный к доставшемуся ему стаду.

3. Вследствие попущения божия недостойный царства Лев Армянин, недостойно и тираннически захватив самодержавную власть, возжег сильнейшую брань против божественных святых и священных икон и всех, кого нашел, верных и православных, присуждал к темницам, изгнанию и горьким мукам. И когда он потряс, можно сказать, всю землю, нечестивое его поведение достигло и знаменитого града Сурожа. И посылает зверообразный Лев волков-аравитян [524], оруженосцев своих и пособников, и они похитили божью овцу. И ученик учителя своего, как незлобивый агнец, последовал за ними, не крича и не споря. Достигнув берега, — удивительное дело! — они бросили на корабль полезнейший, священнейший и святейший сосуд, как некий негодный груз, и отплыли. Много пострадав во время плавания, священнейший Стефан достиг царствующего города. И, сошедши с корабля, этот воинственный муж, облачившись во всеоружие святого духа, схватился со зверем. И зарычавший Лев никак не испугал его. Не убоялся мужественный воитель, но поразил его, исходя из Писания и многих догматов, а также духовными песнопениями, и ниспроверг бессильную его дерзость. Прогремев, святой привел в ужас нечестивого и навел на него страх. И сказал этот благородный муж громким голосом: «О царь, недостойный царства! Честь образу и поклонение как творцу природы восходит к первообразу».

Сказав многое другое, святой заградил уста Льву, как некогда Даниил [525]. Но тот, изменившись в лице, тотчас приказал казнить святого, и тотчас прислужники зверя повергли святого на землю. Одни попирали его ногами и били палками, другие бросали в него камнями. И после длительных мучений святой был заключен в темницу.

Много испытав и вынесши, но одержав победу, по благости божией, через посредство некоей жены Ирины, и в самом деле настоящей «Ирины» [526], святой был освобожден из заключения. И, возвратившись к своему стаду, пастырь добрый нашел словесных овец своих, исполненных великой печали. Но, увидав пастыря, овцы возрадовались великою, несказанною радостью. И, хорошо упасши и научив стадо свое, сотворив много чудес — одни прежде успения, другие после успения, — он переселился к господу в пятнадцатый день декабря месяца. Его же молитвами, господи боже, помилуй и спаси нас!

Несмотря на пример Евдокии-Афинаиды, супруги Феодосия II, сочинявшей в V в. центоны из стихов Гомера и переложения Ветхого Завета, и Анны Комнины (XI–XII вв.), составительницы «Алексиады», писательская деятельность ученой монахини Касии — достаточно одинокое явление в византийской культуре.

Ее имя в рукописях сильно варьируется: Касия, Кассия, Икасия, Кассиана. О ее жизни известен отдающий восточной сказкой, но достоверный исторически рассказ: Касия оказалась в числе красивейших и знатнейших девиц империи, собранных для того, чтобы молодой император Феофил выбрал среди них себе невесту. Избранница должна была получить из рук жениха яблоко. Феофил заметил красоту Касии, подошел к ней и произнес мало подходящие к ситуации слова: «От женщин в мир пришло много зла». Касия немедленно возразила: «Но через женщину произошло и высшее благо». Возможно, что этот диалог, производящий несколько гротескное впечатление, имел богословско-полемический смысл: ответ Касии имел в виду, конечно, богородицу, которую не слишком жаловали иконоборцы, — а Феофил был ярым иконоборцем. Во всяком случае, император был шокирован независимостью поведения Касии и живостью ее ума, и его выбор остановился на другой. Касии оставалось уйти в монастырь и утешаться сознанием своего интеллектуального превосходства.

Действительно, эпиграммы против «глупцов» и «невежд» занимают необычайно большое место в литературном наследии этой ученой женщины. Ее излюбленной формой была одностишная ямбическая сентенция; иногда она развертывается в двустишие или целую эпиграмму. Ряд сентенций начинается одним и тем же словом (например, μισώ — «я ненавижу», в нашем переводе — «мне мерзостен»). Две сентенции в достаточно озорном для византийской монахини тоне трактуют о женщинах и женской красоте, причем их пикантность оттеняется в одном случае ссылкой на авторитет библейского апокрифа (Ездры), а в другом — постной интонацией первого стиха («Хоть женщина красивая — конечно, зло…»). Одна эпиграмма развертывается в целое басенное повествование, банальное по мысли, но замечательное энергическим нагнетанием эпитетов («Муж некий, изувеченный и скрюченный…»). Но главная тема Касии — брезгливость перед человеческой глупостью и невежеством.