Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Подлый болтун, не достигнешь ты цели!
Верным останется сердце мое.
Вечно я буду в плену у газели —
Что мне свобода вдали от нее?

Что мне покой? Не любя и не веря,
Жить? — Свой покой я бросаю в пожар…
Радость горенья, богатство потери!
Зарево в сердце — бесценнейший дар!

Дар красоты ее — высшее диво!
Веки — как ножны, а взгляд ее — меч.
Перевязь тонкая — лика стыдливость.
Лезвие блещет, чтоб сердце рассечь.

О, колдовство мимолетного взгляда!
Меньшая власть и Харуту дана.
Небо, хвалиться луню не надо,
В блеске любимой померкла луна.

Никнет в смущенье газель перед нею,
Ей подражает изгиб ивняка,
Нежность ее — дуновенья нежнее,
Роза на облике белом — щека.

Мускус волос ее, вкус сладковатый
Утренних уст, поцелуя вино,
Сердце, сравнимое с твердым булатом,—
О, как пьянить ей влюбленных дано!

В каждой частице прохладного тела,
В родинке каждой, склонясь, узнаю
С благоговеньем немым винодела,
Светом поящего душу мою.

Стянутый пояс — в кольцо толщиною,
Стройностью стан подражает стихам,
И, восхищенный его прямизною,
Стих мой становится строен и прям.

Слов целомудрием, глубью молчанья
Дух мой от мира она увела.
Полночь, залитая этим сияньем,
Стала, как полдень прозрачный, светла.

Племя живет на предгориях Мины.
Там, где крутой обрывается склон,
Зреют плоды заповедной долины,
Путь к ним потоком седым прегражден.

Слезы — бурлящие воды потока.
Сколько влюбленных из дальних земель
Шли, изнуренные жаждой жестокой,
Чтобы увидеть твой лик, о газель!

Шли, чтоб погибнуть у скал в водопаде.
Ты ж удалялась, за горы маня.
Скрылась из глаз, поселилась в Багдаде,
В стойбищах Сирии бросив меня.

О, как мне тягостно это изгнанье!
Точно дожди, по каменьям шурша,
В душу струятся твои обещанья,
Но ведь не камень живая душа!

Нет мне спокойствия, нет утешенья!
Только лишь смерть принесет забытье.
Сладкая боль — бесконечность терпенья,
Тайная рана — богатство мое.

Белая лань, антилопа степная,
Дай лицезреть мне твой образ святой!
Счастием муки тебя заклинаю
И унижений моих высотой.

Сердце великой тоски не избудет
И никогда не погасит огня.
Только печаль мою видели люди,
Как к наслажденью ни звали меня.

Пусть говорят обо мне: «Он когда-то
Силою был и бесстрашьем велик,
Мог состязаться со львом у Евфрата,—
Нынче же гнется, как слабый тростник.

Пламя любви его тело колышет,
Все истончилось и высохло в нем.
Только любовью одною он дышит,
Входит в огонь и сгорает живьем.

Вечно без сна воспаленные вежды,
Празднует мука свое торжество.
Все лекаря потеряли надежду,
Но безнадежность и лечит его.

Траур по юности сердце надело.
Впалые щеки темны от тоски,
Вот уж чалмой обвивается белой
Ранняя проседь, ложась на виски.

Ложе в шипах его, зовом бессильным
Грудь его полнится ночью и днем,
Слезы, как горные ливни, обильны,
Склоны сухие питают дождем.

Молча приникни к его изголовью
И над веленьем судьбы не злословь.
Если бывает убитый любовью,—
Вот он. Как смерть, всемогуща любовь!»

Глаза поили душу красотой… {317} 317 «Глаза поили душу красой …» (стр. 520). — Отрывок из знаменитой поэмы Ибн аль-Фарнда «Большая таыйя», в которой поэт повествует о своем мистическом опыте.
О, мирозданья кубок золотой!

И я пьянел от сполоха огней,
От звона чаш и радости друзей.

Чтоб охмелеть, не надо мне вина —
Я напоен сверканьем допьяна.

Любовь моя, я лишь тобою пьян,
Весь мир расплылся, спрятался в туман,

Я сам исчез, и только ты одна
Моим глазам, глядящим внутрь, видна.

Так, полный солнцем кубок пригубя,
Себя забыв, я нахожу тебя.

Когда ж, опомнясь, вижу вновь черты
Земного мира, — исчезаешь ты.

И я взмолился: подари меня
Единым взглядом здесь, при свете дня,

Пока я жив, пока не залила
Сознанье мне сияющая мгла.

О, появись или сквозь зыбкий мрак
Из глубины подай мне тайный знак!