Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

О, если б, спутав все свои пути,
Ты б затерялся, чтоб меня найти,

Навек и вмиг простясь со всей тщетой,
Вся сложность стала б ясной простотой,

И ты б не бился шумно о порог,
А прямо в дом войти бы тихо смог.

Но ты не входишь, ты стоишь вовне,
Не поселился, не живешь во мне.

И мне в себя войти ты не даешь,
И потому все эти клятвы — ложь.

Как страстен ты, как ты велеречив,
Но ты — все ты. Ты есть еще, ты жив.

Коль ты правдив, коль хочешь, чтоб внутри
Я ожила взамен тебя, — умри!»

И я, склонясь, тогда ответил ей:
«Нет, я не лжец, молю тебя — убей!»

Убей меня и верь моей мольбе:
Я жажду смерти, чтоб ожить в тебе.

Я знаю, как целительна тоска,
Блаженна рана и как смерть сладка,

Та смерть, что, грань меж нами разрубя,
Разрушит «я», чтоб влить меня в тебя.

(Разрушит грань — отдельность двух сердец,
Смерть — это выход в жизнь, а не конец,

Бояться смерти? Нет, мне жизнь страшна,
Когда разлуку нашу длит она,

Когда не хочет слить двоих в одно
В один сосуд — единое вино.)

Так помоги мне умереть, о, дай
Войти в бескрайность, перейдя за край,—

Туда, где действует иной закон,
Где побеждает тот, кто побежден.

Где мертвый жив, а длящий жизнь — мертвец,
Где лишь начало то, что здесь конец,

И где царит над миром только тот,
Кто ежечасно царство раздает.

И перед славой этого царя
Тускнеет солнце, месяц и заря.

Но эта слава всходит в глубине,
Внутри души, и не видна вовне.

Ее свеченье видит внешний взор,
Как нищету, бесчестье и позор.

Я лишь насмешки слышу от людей,
Когда пою им о любви своей.

«Где? Кто? Не притчей, прямо говори!» —
Твердят они. Скажу ль, что ты внутри,

Что ты живешь в родящей солнце тьме,—
Они кричат: «Он не в своем уме!»

И брань растет, летит со всех сторон…
Что ж, я умом безумца наделен:

Разбитый — цел, испепеленный — тверд,
Лечусь болезнью, униженьем горд.

Не ум, а сердце любит, и ему
Понятно непонятное уму.

А сердце немо. Дышит глубина,
Неизреченной мудрости полна.

И в тайне тайн, в глубинной той ночи
Я слышал приказание: «Молчи!»

Пускай о том, что там, в груди, живет,
Не знают ребра и не знает рот.

Пускай не смеет и не сможет речь
В словесность бессловесное облечь.

Солги глазам и ясность спрячь в туман —
Живую правду сохранит обман.

Прямые речи обратятся в ложь,
И только притчей тайну сбережешь.

И тем, кто просит точных, ясных слов,
Я лишь молчанье предложить готов.

Я сам, любовь в молчанье углубя,
Храню ее от самого себя,

От глаз и мыслей и от рук своих,—
Да не присвоят то, что больше их:

Глаза воспримут образ, имя — слух,
Но только дух обнимет цельный дух!

А если имя знает мой язык,—
А он хранить молчанье не привык,—

Он прокричит, что имя — это ты,
И ты уйдешь в глубины немоты.

И я с тобой. Покуда дух — живой,
Он пленный дух. Не ты моя, я — твой.

Мое стремление тобой владеть
Подобно жажде птицу запереть.

Мои желанья — это западня.
Не я тебя, а ты возьми меня

В свою безмерность, в глубину и высь,
Где ты и я в единое слились,

Где уши видят и внимает глаз…
О, растворения высокий час.

Простор бессмертья, целостная гладь —
То, что нельзя отдать и потерять.

Смерть захлебнулась валом бытия,
И вновь из смерти возрождаюсь я.

Но я иной. И я, и ты, и он —
Все — я. Я сам в себе не заключен.

Я отдал все. Моих владений нет,
Но я — весь этот целокупный свет.

Разрушил дом и выскользнул из стен,
Чтоб получить вселенную взамен.

В моей груди, внутри меня живет
Вся глубина и весь небесный свод.

Я буду, есмь, я был еще тогда,
Когда звездою не была звезда.