Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Верблюдица голову держит, как нос корабля,
Сама словно судно, плывущее против теченья.

Большая ее голова наковальне под стать,
В зазубринах вся, как пила, и в узлах, как коренья.

А морда ее, как сирийский папирус, гладка,
А губы сафьяна нежнее, но крепче шагрени.

Глаза, как зерцала, сияют из темных глазниц,
Так блещет вода среди скал в черноте углублений.

Прозрачны они и чисты, обведенные тьмой,
Как очи пугливых газелей и чутких оленей.

Подвижные уши способны во тьме уловить
Тревожные шорохи, зовы и шепот молений.

Могучее сердце верблюдицы гулко стучит,
Как будто в гранитный утес ударяют каменья.

Верблюдица мчит, запрокинув затылок к седлу,
Стремительный бег быстроногой похож на паренье.

Захочешь — пускается вскачь, а захочешь — бредет,
Страшится бича, не выходит из повиновенья,

Склоненною мордой почти прикасаясь к земле,
Бежит все быстрей и быстрое, исполнена рвенья.

Спокойно ее понукаю, когда говорят:
«Из этой пустыни не вызволит нас провиденье»,—

И даже тогда, когда спутники, духом упав,
Не ждут ничего, лишь до смерти считают мгновенья.

Вам скажут: «Один удалец этот ад одолел»,—
Смельчак этот — я, обо мне говорят, без сомненья.

Хлестнул я верблюдицу, и поскакала она
В тревожный простор, где восход полыхал, как поленья.

Ступает она, как служанка на шумном пиру,
Качается плавно в объятиях неги и лени.

По первому зову на помощь я вмиг прихожу,
Не прячусь в канаву, завидев гостей в отдаленье.

Кто ищет меня — на совете старейшин найдет,
Кто хочет найти — и в питейном найдет заведенье.

Придешь поутру — поднесу тебе чашу вина,
Не хочешь — не пей, но войди, окажи уваженье.

На шумных собраньях средь самых почтенных сижу,
Мне старцы внимают, когда принимают решенья.

Пирую с друзьями, выходит прислуживать нам
Рабыня, чей лик светозарный — услада для зренья.

На девушке яркое платье. Так вырез глубок,
Что белое тело доступно для прикосновенья.

Ей скажете: «Спой!» — и потупит красавица взор,
И тотчас услышите нежное, тихое пенье.

Люблю пировать, веселиться, проматывать все,
Что взял я в наследство, что сам я добыл во владенье.

Родня сторонится меня, как верблюда в парше,
Которого дегтем намазали для исцеленья.

А я ведь друзей нахожу и в убогих шатрах,
И там, где в богатстве живет не одно поколенье.

Меня вы хулите за то, что рискую в бою,
За то, что могу на пирушках гулять что ни день я.

Но разве вы в силах мне вечную жизнь даровать?
Позвольте же с гибелью встретиться в час наслажденья

Позвольте же мне три деянья всегда совершать,
Которые в жизни имеют большое значенье.

Клянусь! Я и думать не стал бы, когда б не они,
О том, что наступит черед моего погребенья!

Деяние первое: не дожидаясь хулы,
Сосуд осушать, пить вино, не боясь опьяненья!

Второе деянье: на помощь тому, кто зовет,
Бросаться, как зверь потревоженный, без промедленья!

А третье: с веселой красавицей дни коротать,
Укрывшись от долгих дождей под надежною сенью!

О, девичьи руки, подобные стройным ветвям!
Браслеты на них и цепочек звенящие звенья.

При жизни ты должен все радости плоти вкусить,
Превратности я испытал и страшусь повторенья.

При жизни будь щедр! Пропивай все, что есть у тебя!
За гробом узнаешь, как пьется в державе забвенья.

Попробуй могилы скупцов отличить от могил
Безумцев, транжиривших золото без сожаленья!

Два холмика рядом, две гладких гранитных плиты,
Под ними тела, но уже их разрушило тленье.

Да, смерть неразборчива, щедрых берет и скупых,—
Но хуже скупцам: как оставишь добро да именье!

Сокровище жизни бесценно, но тает оно,
Уходят и годы, и дни, и часы, и мгновенья.

Чтоб конь мог пастись, удлиняют веревку ему,
Но жизнь не продлить. Все мы станем для смерти мишенью.