В давние времена кавалер и дама были в самых тесных отношениях, и ничего иного у них на сердце не было. И вот почему-то, по пустякам, она, разочаровалась в их союзе и, думая о том, чтоб ей уйти, стихи такие сложив, на месте видном написала:
«Уйду я от тебя,
и — „сердце мелкое у ней“ —
скажут люди…
Ведь не знают,
каков был наш союз!»
Написала, оставила и ушла.
Кавалер же, увидав эту оставленную ему записку, подумал: «Странно! Ничего не запомню такого, что бы должно остаться на сердце… С чего бы это она?» — и, заплакав горькими слезами, вышел за ворота, чтоб пойти отыскать ее там, где она; вышел, — смотрел сюда, туда смотрел, — но как он ни смотрел, не мог в толк взять того, где может быть она; вернувшись в дом:
«Лишенным смысла
стал наш союз!
А разве в шутку
с тобой в союзе долгом
хотел я жить?»
Так сказал он и предался тоскливым думам:
«Любила ль, нет ли
она меня, — не знаю…
Только образ
ее, в повязке драгоценной,
все время предо мною…»
Даме этой, — прошло уж много времени с тех пор, — невмоготу что ль стало, только так ему сказать послала:
«Теперь бы только
одно лишь мне желанно:
чтоб ты не сеял
в своем сердце
хоть семена травы забвенья!»
А он в ответ:
«Если б я только
услышал, что ты
хоть траву забвенья сеешь,—
тогда б я хоть знал,
что любила меня.»
И еще, и еще… и вот — ближе, чем раньше, стали друг другу они, и кавалер:
«„Забудешь вновь!“ —
всплывает мысль…
В сомненьях сердца
сильней, чем прежде,
грусть».
А дама в ответ:
«Как в небе чистом
облака плывущие бесследно
исчезают,
так и мой удел —
быстротечным станет».
Хоть и сказала так она, но все же вновь соединилась с ним; однако отношения уж близкими быть перестали.
В давние времена — любовь одна почему-то прервалась, но все же от дамы — не забывала что ль она — пришли стихи:
«Хоть и горько мне,
но все ж тебя
забыть я не могу!
И ненавижу я,
и все ж люблю».
Так сказала она, а кавалер: «Ах, вот как!» — подумав, сложил:
«Свиданий? — Их нет.
Все ж одно — наши души:
как струи в реке,
что островком разделены,
за ним — опять одно…»
Хоть так и сказал он, но в ту же ночь отправился и лег с нею на ложе. И, говоря о минувшем, о том, что грядет, кавалер:
«Если бы долгая ночь
осенью была длинна,
как тысяча долгих ночей,—
пусть восемь их будет, и все ж
буду ли я насыщен?»
А дама в ответ:
«Пусть долгая ночь
осенью и будет длинна,
как тысяча долгих ночей,—
не останется разве, что нам говорить,
когда птички уже запоют?»
И с большей любовью, чем прежде, стал к ней ходить кавалер.
В давние времена дети двух семейств, проживавших в провинции, играть выходили у колодца. Когда они стали уже взрослыми — и юноша, и девушка, — они оба стесняться друг друга стали, [28]но он лишь ее хотел в жены себе, она ж о нем одном лишь помышляла и слушать не желала родителей, за другого ее отдававших. И вот от него, жившего здесь по соседству, пришло к ней:
«У трубы колодца,
колодезной трубы — мы меряли
свой рост — ты помнишь?
Подрос я с той поры,
как мы в разлуке».
А она в ответ:
«Чем мерялись с тобою мы,—
волосы, в две струи ниспадавшие,
у меня уж ниже плеч.
И если, милый друг, не ты,
то кто ж их приласкает?»
Так переговаривались они, и в конце концов стало по их желанию. [29]Но вот прошли годы, и родителей дамы не стало — и не стало у них опоры в жизни. «Сидеть здесь вместе, — может ли это повести к чему-нибудь?» — подумал кавалер и отправился в провинцию Коти, уезд Такаясу, где и образовалась у него новая связь. [30]Однако прежняя дама провожала его, и виду не подавая, что ей это неприятно, и он, заподозрив: «Не потому ли так оно, что есть у ней любовь другая?» — спрятался в садике перед домом, вид сделав, что в ту Коти отправляется, — и смотрит. Видит он, что дама, тщательно одевшись, в думах:
«Повеет ветер —
и встают белые волны
на взморье, о, гора Тацута!
Не в полночь ли милый
один идет через тебя?»
Сложила такую песню, и, ее услышав, он безгранично тронут был и перестал ходить часто в Коти.
И вот редким случаем зашел он в этот Такаясу в видит, что та дама, имевшая сначала вид такой достойной, теперь неряшливо одетая, узлом замотав на затылке волосы свои [31]— отчего лицо казаться длинным стало, — сама собственноручно держит ложку для риса и наполняет ею миску. Увидел это, и стало сердцу его неприятно, — так что и ходить к ней перестал. И потому та дама, глядя в сторону Ямато:
Читать дальше