Алексей Дударев: Белые Росы

Кисель лежал на кровати, занавешенной цветастыми занавесками.

— Нет... — скрипнул зубами Кисель и повернулся к стенке.

Задребезжал металлический язычок в ручке двери...

— Сильней, сильней тяни! — крикнула Киселиха и сама открыла дверь.

Вошла Галюня:

— Здравствуйте...

— Чего это ты на ночь глядя? — удивилась Киселиха.

— Бабка Марья, — сказала Галюня. — Тетка Зина и тетка Вера говорили у колодца, что ваш Мишка моего папку забить хочет...

— Господи! — всплеснула руками Киселиха.

Кисель весь сжался на кровати.

— Скажите ему, чтоб не забивал... Я ему свою Люську за это отдам... — и протянула куклу.

Кукла закрыла большие синие глаза и тоненько пропищала:

— Ма-а-аум...

У Киселихи заблестели выцветшие глаза.

— Не надо, детонька, не надо... Играйся с ней сама... Я ему скажу... Пой­дем, детонька, пойдем... — и вывела Галюню из хаты.

Кисель резко поднялся, сел на кровати.

Вернулась Киселиха. Перекрестилась на маленькую иконку в углу, вздохнула.

— Не успею я вымолить твою душу у Бога, сынок... Жить мало осталось...

Кисель за занавеской тупо смотрел перед собой.

Киселиха подошла к порогу, долго вытаскивала из веника гибкий прут. Вытащила, прошла, отодвинула занавеску в сторону и... со всего размаху перетянула сына по плечам... Раз, другой, третий!

— Вот тебе любовь! Вот тебе золото! Вот тебе любовь! Вот тебе золо­то! — почему-то приговаривала Киселиха.

Кисель и бровью не повел. Все так же тупо смотрел перед собой.

В Васькиной хате спала кукла, спала Галюня, кажется, спала Маруся.

Освещенный белой луной, Васька сидел у окна и смотрел в тихую ночь. Грустно смотрел. Потом повернул голову и, подперев щеку рукой, стал смо­треть на спящую дочку...

Заворочалась у стенки Маруся:

— Сколько ты сидеть будешь? Иди ложись... на диван.

Васька подошел к дивану.

— Хоть бы спросил что-нибудь, — сквозь слезы сказала Маруся. — Ходит как пень...

Васька снял рубаху, присел на диван.

— Маруся, — спросил шепотом, — а если бы я тебя малость побил? Может, лучше бы было? А?

— Может, и лучше, — сразу же ответила Маруся.

Васька сжал кулак, посмотрел на него при лунном свете с одной стороны, с другой, разжал и лег...

— Завтра пойдем... — вздохнул он.

И закрыл глаза.

Утром старик поправлял покосившийся забор... Чисто выбритый, приче­санный, при парадном костюме, Васька вел по улице Галюню с куклой.

— Здоров!

— Здоровьте, деда... — сказала девочка.

— Здравствуйте, здравствуйте...

— Батя, присмотри за ней, мы разводиться пойдем... Если к обеду не раз­ведемся — покорми чем-нибудь...

— Иди, Галюнька, в хату, котику молочка дай... Иди, внученька...

Галюня ушла.

— Ты хоть говорил с ней? — спросил старик.

— Батя, не могу я отношения выяснять! — застонал Васька. — Мне стыд­но! Люди не языками должны разговаривать...

— А чем?

— Душой, — сказал Васька, — а уж если ей не получается, че языками трепаться?

— Ладно, иди... — махнул рукой старик.

— Любит она его, гада... Надо же так любить, — удивляется Васька. — Да ты не расстраивайся. Один жить не буду. Женюсь опять... Галюню только жалко...

По улице к хате старика шла почтальонша.

— Вон, — оживился Васька, — на Верке женюсь... Она все по Сашке сохнет... Ну, а я же на него малость похож... Башку в рыжий цвет выкрашу, она меня и полюбит...

— Иди, охламон...

— Не забудь покормить... — напомнил Васька и быстрым шагом прошел к своей хате.

По дороге поприветствовал почтальоншу:

— Здоров, Верка!

— Привет! — весело ответила Верка и подошла к старику.

— Дядя Федя, возьмите телеграмму. Сашка едет...

Старик выронил из рук молоток, подошел, взял телеграмму, но сразу читать не стал, а положил в карман. Спросил у Верки:

— Ну, что нового?

— А, ничего, — Верка села на скамейку перед забором, помахала перед лицом газетой. Фу, с утра и такая духота...

— Сносят нас...

— Ага...

— Почту уже носить не будешь?

— Меня в восемьдесят третье отделение берут... Вон там, за стройкой...

— Корову продали?

— Ага. С курами не знаем чего делать...

— Это проще. И большую вам дадут с маткой?

— Однокомнатную, наверно... Хватит с нас.

— И не жалко?

— И чего жалеть? Деревню? Отжила свое. Неперспективная...

Старик внимательно-внимательно смотрит на Верку.

Верка почувствовала взгляд.

— Что, дядя?

— Родить тебе надо... — вздыхает старик.

— Надо... — грустно согласилась Верка, встала и пошла по улице.

И шагали Васька с Марусей по бурному городу. Шли в нарсуд. Разводить­ся. Васька наставлял жену: