Алексей Дударев - Белые Росы

— На твою долю оставил...

— Мне некогда... Уборка в колхозе...

— Ну, работай...

Кисель прошел.

— Погоди, — сказал Васька.

Кисель подошел.

— Знаешь что... — предложил Васька. — Едь ты за бриллиантами, за серебром, еще за каким-нибудь добром... Только Марусю не трогай. Люблю я ее... Пожалей ты... нас...

— Я ее тоже люблю. Со школы...

— Тут не школа. Тут дочка у нас. Жили нормально, а ты как мозоль, как прыщик, как бельмо какое появился...

— Это я бельмо? — взвился Кисель. — Люблю я ее, понял? И она меня любит, понял?! Разуй глаза! И дочка... Это... Моя! Моя, моя Галюня!

Васька прижал носовой платок с пчелой к левой щеке Киселя. Тот дико взвыл, согнулся, закрутился на одном месте. Спокойный Васька смотрел на него. Кисель разогнулся.

— Ну, Чунчабарабанча! — прохрипел он, сжимая кулаки.

Васька пришел домой. Возбужденный. С «фонарем» под глазом.

— Что это с тобой? — спросила жена.

— Где Галюня? — волнуясь, спросил Васька.

Маруся кивнула на соседнюю комнату.

Васька вошел. Молча взял дочку на руки. Подошел к зеркалу.

— А что это у тебя, папуля? — спросила девочка.

— Пчелка укусила... — Васька показал мешочек с пчелами.

— Больно?

— Больно...

Галюня подула на глаз папули. Васька пристально рассматривал себя и дочку в зеркале, сравнивая детски губы, брови, нос со своими. Заметил на шее родинку.

— Ну-ка, покажь, покажь...

— Уй, щекотно! — заверещала Галюня.

Васька расстегнул ворот рубашки и стал искать родинку у себя на шее. И на­шел! Почти на том же месте! Засмеялся облегченно. Стал целовать дочку.

Из передней за ними наблюдала Маруся.

Васька отпустил Галюню и вышел из хаты.

Во двор пришел Васька. Ходас лежал на скамейке и постанывал. Злосчастный кирпич валялся в траве. От него шел пар.

— Принес? — спосил отец.

— Ага, — шмыгнул разбитым носом Васька.

— Давай пришпандоривай...

Васька, при помощи носового платка, достал из мешочка одну пчелу, посадил ее отцу на поясницу, чуть прижал.

— Ну как? — спросил у отца.

— Не кусает.

— Так у тебя кожа, как у слона... Тут и змея не прокусит.

— А ты разозли ее!

Васька поднял пчелу.

— А ну, кусайся! — и опять посадил.

— Ой, хорошо, — прокряхтел старый Ходас. — Давай другую...

И пока Васька одну за другой «пришпандоривал» к его пояснице пчел, старик чуть вздрагивал, сладко щурился и улыбался от удовольствия.

— Все?

— Все.

Старик медленно приподнялся, сел на скамейку, осторожно-осторожно пошевелил плечами.

— Совсем другое дело...

И вдруг его взгляд упал на Васькины «легкие телесные повреждения».

— Кто это тебя?

— Ай, — только махнул рукой Васька.

— Кисель, что ли?

Васька вытер тыльной стороной ладони сукровицу под носом, сказал воз­мущенно:

— Гад... Понимаешь, ну пускай уж про Марусю что-нибудь там такое, а то... Галюня, говорит, от него. Выдумал, ювелир несчастный... Да она на меня и похожа-то... Я не вытерпел...

Выражение глаз у старого Ходаса стало тяжелым. Даже страшным.

Он вошел во двор Киселихи, плотно закрыл за собой калитку. Кисель сидел на колодке перед поленницей дров и прижимал к опухшей щеке обух топора. Лицо у него было свирепое.

— Мать дома? — спросил старик.

— В город пошла, — буркнул Кисель.

— Кто в хате?

— Никого... А че тебе надо?

Старик вплотную подошел к Киселю.

— Ругаться пришел? — хмыкнул Кисель. — Ты лучше скажи своему охламону, что в следующий раз...

— Скажу, — не дослушал старик, правой рукой вырвал из рук Киселя топор, а левой ухватил сухими жилистыми пальцами за короткие волосы на затылке, пригнул голову к колодке.

— Да ты что, в натуре? — взвизгнул Кисель, пробуя освободиться.

— Лежать! — приказал старик, тюкнув топором по колодке возле самого носа Киселя.

— Да ты что, озверел?! — у Киселя от страха перекосилось и без того обезображенное пчелой лицо. — Ты знаешь, что тебе за это будет?

— Знаю, — вид у старика был решительный. — Посадят... Мне все равно, где помирать... Отвечай, что спрошу... Только правду...

— Пусти...

— Дочка у Маруси от тебя?

— От меня...

— К Марусе уже ходил этими днями?

— Было... Пусти, больно...

— Любишь ее?

— Люблю... И она меня... любит...

Старик отпустил волосы.

— Вставай.

Кисель поднял голову с колодки, но остался стоять на коленях.

— Значит так, Мишка, — спокойно говорил старый Ходас. — На Марусе женишься сразу... Я тебе ее позорить не дам... Ну, а Галюня... Мне все равно. Она мне внучка... Я к ней сердцем прирос... И если ты еще раз про нее что вякнешь... Голову снесу... Вот этим вот топором... Веришь?