Unknown - 96cd606079b246bf94a2f1c2d86447e4

Между тем мужичок, шедший рядом с колымагой, оказался любителем поговорить. Причём для него, похоже, не имело большого значения, слушают его или нет.

— …Вот я и говорю: не суди по лицу, суди по делам… Но бабы — они народ брезгливый; ежели косой-кривой, то и не глянут. А я, может быть, ещё годен по всем статьям — и по нашей, по мужицкой, тоже! А окривел-то я из-за быка, лет десяток уж тому. Взбеленился, окаянный, и никто к ему подойтить не осмеливался… Перетрухнули все, со страху обделались, один я его усмирять кинулся… А то он уж на баб да на детишков рогом нацелился. Подошёл эдак, говорю: «Ну, милок, ежели счас не охолонёшь, не успокоишься, стал-быть, то рога тебе скручу, как у барана». Вот прямо так и сказал, стал-быть. А вражина этот стоит, носом фырчит, копытом землю роет — не верит, стал-быть. И на меня попёр! Ну, я-то мал, да удал — на спину ему заскочил и за рога его ухватил. Он давай скакать… Ну, и скинул с себя. Я и полетел серой утицей — далё-ё-ёко, через соседский плетень перелетел да в крапиву шмякнулся. Ну, об кол в плетне глазом-то и задел. А бык, чтоб ему на том свете волки бока драли, через забор лезет — меня прикончить, стал-быть. Уж больно раздухарился он. Заборчик хлипкий был, свалился. Ну, и начались догонялки… Я от быка — он за мной, по суседскому огороду, хвост задрамши, копытами грядки топчет. Одёжа там сушилась, я налетел на верёвку да запутался мал-мала, упал, стал-быть. А бык уж настигает. Я ему портки, что на верёвке сушились, на рога накинул, чтоб не видно ему стало, куда бежать. Бык башкой мотает, портки скинуть хочет, а остальную одёжу в землю втаптывает. Бочка с водой стояла — опрокинул, воду вылил, саму бочку, стал-быть, в щепы разнахратил, не видючи-то. Думал, наверно, что меня топчет. Поуспокоился малость, стоит с портками на морде, фырчит. Хорошо, там дубинка валялась — крепкая такая, с полпуда весом. Я её — хвать, да быку в лоб — шарах! Ну, тут у него один глаз на запад, другой на восток… Вот только я, когда замахивался, силушку богатырскую не рассчитал да окошко суседу, стал-быть, выбил. Ущерб какой-никакой вышел от битвы нашей с быком… Огород повытоптан, забор повален, горшки, что на заборе сушились — побились в черепки. Бочку разбили да одёжу выстиранную в земле измуздыкали… Сусед осерчал, даже спасибо мне не сказал за то, что я, живота своего не щадя, быка успокоил. Сильно за огород свой разорённый огорчился.

Под эту болтовню они и добрались до нужного двора.

Знахарку звали Малиной. Домик её был не нов, но и снаружи, и изнутри выглядел добротно, чисто и уютно. Северный скат соломенной кровли порос буровато-зелёным одеялом мха; резные наличники и ставни ещё хранили память о любовно и искусно выполнившей их руке; все хозяйственные постройки были собраны под одной крышей и окаймляли тесный дворик с трёх сторон, объединённые крытым переходом с деревянным полом. С одной стороны — удобно, можно заниматься домашними делами, не пачкая ног в грязи двора, а с другой — если полыхнёт пожар, то сгорит всё разом. Немного покосившаяся банька с тёмно-бурыми от времени бревенчатыми стенами, впрочем, стояла отдельно.

В доме пахло травами и свежим хлебом, в печке булькало какое-то духовитое варево. Пучки трав, связки лука, чеснока и сушёных грибов висели всюду на стенах. Дочка знахарки, белобрысая стройная девушка в меховой душегрейке, сидела за прялкой и тянула ровную, тонкую нить: пальцы одной её руки словно доили косматую кудель, а другая заставляла вращаться расписное веретено. Восседая с полной спокойного достоинства осанкой, она не стала ни вскакивать, ни биться лбом о пол в поклонах при виде Жданы и её хорошо одетых сыновей; любые звания здесь отходили в тень, отступали перед волной колдовского тепла, царившего в доме. Положение не имело значения там, где обнажалась человеческая душа. Не отрываясь от работы, девушка кивнула гостям, как старым знакомым. Наверное, войди в дом сам князь — и он почувствовал бы себя здесь прежде всего обычным человеком, смертным, со своими бедами и немощами, а уж потом — владыкой этих земель. По подолу рубашки молодой пряхи были вышиты красные петушки.

Такие же петушки клевали смородину на рукавах Малины, ещё не старой женщины со свежим, ясным лицом, на котором ярко выделялись чувственные, полные губы.

— Вечеля, ты уж обожди со своей дергучей, — сказала она кривому мужичку, бережно принимая у Жданы Яра. — Вон, дитё как страждет… Посиди покуда на лавке туточки.

Голос у неё тоже был сочный и грудной, тёплый и гибкий, как кошачья спинка, а глаза — зоркие, желтовато-карие, рысьи. Вечеля согласился, что его недуг не требует неотложной помощи, и уселся на отведённое ему место, устроив узелок на коленях, а Яра уложили на застеленную войлоком лежанку на печке.