Unknown - 96cd606079b246bf94a2f1c2d86447e4

…Над ухом раздался негромкий голос Зайца:

— Поднимайся, госпожа… Пора в путь-дорогу.

И всё? Устав от мыслей, она закрыла глаза и вот — утро… Сон размером с заплатку промелькнул в два счёта, не освежил и не принёс отдохновения, и Ждана со стоном села на своей лиственной постели. В пещеру сочился тусклый серый луч; если солнце хоть как-то бодрило, то от этого промозглого света хотелось сжаться в комок и снова смежить измученные, тяжёлые веки.

Сыновья посапывали рядом: Мал — с приоткрытым ртом, а Радятко — сжимая рукоять меча. Яр под одеялом из шкур пропотел, и его лоб под губами матери чувствовался прохладным. Улыбка мягко осветила лицо и душу Жданы. Вот ради них она и должна встать навстречу унылому осеннему утру и двинуться в долгий, непростой путь.

— Родные мои, просыпайтесь, — позвала она, открывая корзину с припасами. — Поедим — и в дорогу.

Старшие кое-как поднялись к завтраку, отчаянно зевая и протирая глаза: после насыщенной приключениями ночи сон им тоже показался коротковат. Заспанный Радятко уже не выглядел таким воинственным и суровым, как накануне, а Яр только застонал и отвернулся к стенке, и его не стали пока трогать.

Землю окутал такой туман, что не видно было деревьев на расстоянии тридцати шагов. Выйдя из пещеры, Ждана вдохнула пронзительно-сырую прохладу. Свобода… Горькая, неприкаянная, но её собственная. Со вкусом брусники, орехов, мёда и бесприютности.

Они отправились в путь, не медля больше ни мгновения; Яр, закутанный в заячье одеяло, проснулся только к полудню. Он изъявил желание что-нибудь съесть, но от предложенных ему припасов из корзины привередливо отвернул нос, лишь от брусники с мёдом не отказался. Ждана вздохнула, а Радятко, ещё помнивший тяжёлые времена, когда его семье приходилось перебиваться с хлеба на квас, сказал:

— Значит, не голоден по-настоящему. Проголодается как следует — любой еде рад будет.

Одно радовало: Яр заспал свой испуг, и теперь встреча с Марушиным псом казалась ему, по-видимому, всего лишь страшным сном. Заторможенность прошла, малыш заметно ожил и повеселел, и в его взгляд вернулось прежнее, обыкновенное выражение.

На ночь было решено остановиться в деревушке, чтобы и самим поспать по-людски, и лошадям обеспечить корм и отдых. При виде богатой одежды Жданы селяне перепугались, а ей подумалось: «Это плохо. Если погоня за нами будет, и вдруг нападут на наш след — опознают по одёже. Слишком приметная». Заяц, чтоб не привлекать внимания к своей изменившейся к ночи внешности, замотал лицо платком и устроился на ночлег в колымаге, закутавшись в своё одеяло из шкур.

Переночевав в небогатой избе, они встали чуть свет. Ждана поручила Зайцу раздобыть для неё облачение попроще, но тот осмелился высказать своё мнение.

— Ты уж не гневайся, государыня, да только переодевайся — не переодевайся, а всё одно знатную госпожу в тебе видно, — ответил он. — Простые-то люди в таких повозках не ездят — они либо верхом, либо на телеге, либо пешими… А у тебя вон — даже герб княжеский на дверце. Так что не смеши народ, милая моя. Да даже если б ты в нищенской одёже была и пешком шла, стоит тебе только головку вскинуть да очами сверкнуть — и всем сразу ясно, кто ты такая. Достоинства не скроешь.

Ждана нахмурилась. Заяц был прав… Но что делать? Не пересаживаться же на телегу!.. Нет, конечно, если бы она ехала летом и одна, то без раздумий пожертвовала бы удобствами, но поздняя осень и маленький сын определили её выбор.

— Отломай гербы, — велела она, подумав. — И все лишние украшательства сбей. И грязью измажь.

— Немного в том проку, — проворчал Заяц. — Всё равно повозка богатая. А в грязи мы и так по самую крышу вымажемся через день-другой.

Но гербы и украшения он всё же отковырнул. Лошади, чуя в нём звериную суть, побаивались, но не до полного безумия и неуправляемости. Заботясь о них, он предусмотрительно разжился в деревне парой мешков овса, вязанкой сена и мешком моркови — на тот случай, если путь будет долгое время пролегать в безлюдной местности. Возницей Заяц оказался хорошим, направление на Белые горы держал по чутью.

— Оно мне подсказывает, что в ту сторону идти не надо, потому как власть Маруши там слабеет, — объяснил он. — Значит, там и Белые горы.

Два дня они ехали без приключений, но из-за распутицы продвигались не очень быстро. Колёса вязли в грязи, а в мутноватое слюдяное окошко дверцы заглядывала рыжеволосая тоска, больная и поникшая, окутанная дождями и туманами. От прикосновения её холодных пальцев зябли руки, а один только вид исчерченной раскисшими колеями и покрытой непролазными лужами дороги заставлял мёрзнуть ноги.