Unknown - daefac02bad94205b0a922a04d997460

– Ну, дружина моя и братие, и подарочек мне моя дочурка преподнесла… Порадовала старика! Слушайте, как было дело-то… Прибегают, значит, ко мне мои ловчие, говорят: «Там княжна Свобода медведя завалила». Братцы, клянусь молниями Ветроструя, я не поверил своим ушам! Как девчонка могла такого зверя одолеть?! Ей же и десяти лет нету. Сам поехал смотреть. Гляжу: и правда, медведь. Да какой! Здоровенный, матёрый… Лапы – во, когти – во! А позади на шее у него ранка небольшая совсем… Точнёхонько в хребет. Это ж как надо было изловчиться! Один-единственный удар – и наповал.

Князь и гости пили и травили охотничьи байки, одну чудеснее другой. Сейрам сидела сдержанная и безмолвная, её прекрасное лицо застыло холодной каменной маской.

– Ну, дитятко, подвиг твой не всякому мужчине под силу, – молвил осоловевший князь, подзывая Свободу к себе. – Признаю: будь у меня сын, я не смог бы им гордиться более. Эй, стольник, налей-ка ей полный кубок! Она заслужила право пить с мужчинами.

Взор матушки был горек и презрителен, но Свобода не посмела ослушаться. Под смех, рукоплескания и одобрительные выкрики она осушила кубок до дна, под конец чуть не подавившись.

– Ты – дочь своего отца! – торжественно молвил Полута.

Знать бы ему, что за смысл был в сказанных им словах! Но истинному значению предстояло открыться много позже.

Пошёл третий год без Смилины. Зимний день был сер и хмур, клочковатые тучи сыпали на землю крупные хлопья, одевая деревья в пушистые белые шубы. Сосны стояли, словно сединой схваченные, а еловые лапы клонились книзу от тяжести снега. Свобода, в коротком подпоясанном полушубке, лисьей шапке и войлочных сапожках скакала на Лешем по белоснежной дороге, дыша острым морозным воздухом. Щёки горели грудками снегирей, из ноздрей вырывался парок.

Она ехала сквозь зачарованное зимнее царство. Ноги Лешего утопали в глубоком снегу, воротник полушубка поседел от дыхания. Вдруг какая-то большая птица с мягкими крыльями сорвалась с ветки и пролетела над головой у коня. Испуганный Леший заржал и понёс.

– Леший, стой, стой! – успокаивала его Свобода.

Она попыталась набросить ему на морду полушубок, но конь его стряхнул и мчался дальше, не слушаясь всадницы. Показалось озеро. У замёрзшей без полушубка Свободы была только одна надежда – на то, что лёд крепок.

Выбежав на припорошённый снегом лёд, конь заскользил. Его задние ноги разъехались, и он грянулся на бок, каким-то чудом не придавив ногу княжны. Крак! Конь и всадница оказались в ледяной воде, а вокруг не было ни души.

На краткий миг Свобода ушла под воду. Рядом барахталось могучее тело её друга; пытаясь выбраться, конь лишь крушил копытами кромку льда. Полушубок, как оказалось, был потерян к лучшему: сейчас он намок бы, сковав движения Свободы.

Она выкарабкалась на дышащую холодом твердь, измученно ловя ртом воздух. Ледяной панцирь мороза треснул на её груди от горячей страсти – стремления спасти коня. Только его жизнь сейчас имела для неё значение. Свобода тянула его за поводья, снова подвергая себя опасности провалиться в воду: Леший сильно бился и мог её стащить назад в полынью.

Страсть и отчаяние стучали в ушах: «Борись, тяни! Не сдавайся!» И вместе с тем трезвая, рассудительно мыслящая часть её разума обречённо понимала: «Одной не вытащить». Нужно было бежать за помощью, но как оставить Лешего? Он утонет.

К седлу была приторочена свёрнутая кольцом верёвка (а также княжна брала с собой на прогулки и охоту огниво, топорик, пару ножей и прочие необходимые в походе вещи). Кое-как Свободе удалось дотянуться до неё, привязать один конец к уздечке коня, а другой – к ближайшей сосне. Длины верёвки едва хватило. Несколько раз она вырывалась из окоченевших пальцев, дёргаемая бьющимся конём, и княжне стоило большого труда её затянуть на сосновом стволе.

– Держись, Леший! Держись, мой дружок! – крикнула она коню. – Я скоро! Только помощь приведу, и мы тебя вытащим!

Она бежала на разрыв сердца, утопая в снегу, падая, но снова поднимаясь. В груди горело только одно: «Скорее, скорее… Спасти Лешего».

– Матушка земля… Дай мне сил, – хрипела Свобода, а деревья качались, звенели колоколами и гудели скорбным басом.

«Много снега – к урожаю», – гласила примета. Но сейчас эта белая перина была препятствием. Временами Свобода просто плыла по ней, разгребая руками искристый зимний пух. Пересохшее горло саднило, и она ела снег пригоршнями.

Около дворца её подобрали и понесли внутрь, но она билась и кричала: