Unknown - daefac02bad94205b0a922a04d997460

Годы летели журавлями, от возведения зданий Свобода перешла к разработке и постройке новых городов. Она могла всё: выбрать место с учётом внутреннего строения земли и протекания вод, просчитать и начертить расположение будущей застройки, а также руководить самими строительными работами. Для своего удобства она сменила юбку на порты, а на ногах носила сапоги собственноручно разработанного покроя – высокие, прикрывающие раструбами колени и часть бёдер. Сделанные из плотной кожи, с толстой подошвой, а также с просмоленными швами и ремешками, затягивавшимися под коленом, они отлично защищали ноги от промокания и холода. Облик Свободы приближался к дочерям Лалады; вместо шапочки-повойника с платком вне дома она часто надевала чёрную барашковую шапку, а косы убирала в сеточку. Шаг её был широк и размашист, и за нею едва поспевала помощница, носившая свитки проклеенного полотна и чертёжно-измерительные принадлежности, многие из которых Свобода сама изобрела или усовершенствовала. Черты её лица приобрели твёрдость, даже некоторую жёсткость и упрямство, а в очах светился неутомимый, проницательный ум, стремившийся охватить всё на свете, во всё проникнуть, всё изведать и постичь. Вместе с Изяславой, обутой в такие же сапоги, они лазали по Белым горам, исследуя их на предмет мест для будущего строительства. Население росло, требовалось новое жильё, а между тем ещё далеко не все уголки Белогорского края были освоены. Много земель лежали девственными, нетронутыми, лишь дикие звери рыскали там, да леса шумели, да высились седые хребты…

Занятиям своим Свобода отдавала много времени, но вечером всегда возвращалась домой, чтобы обнять Смилину и Смородинку. Не могла она научить дочку шить-вышивать, поскольку сама не любила рукоделия, а потому наняла Орешенку – девицу-вышивальщицу, чтоб та обучила её дочь сему искусству. Зато с большим удовольствием Свобода катала Смородинку в седле – и вместе с собою, и одну, держа коня под уздцы. К стрельбе из лука девочка, правда, рвения не проявила, ибо ей чужда была всякая воинственность. Совсем не в Свободу уродилась она нравом своим: тихоней, домоседкой да скромницей выросла.

Верная Яблонька прожила на Белогорской земле до ста десяти лет. До последних своих дней она оставалась в ясном уме, ходила бодро и даже делала что-то по дому. К девушкам-работницам, правда, с годами стала мягче, терпимее, звала их «внученьками». Однажды заболела она и слегла, и Смилина приложила все усилия, дабы вернуть ей здравие. Возложив старушке руки на голову и сердце, оружейница влила в неё свет Лалады, и Яблонька уснула крепким сном, а на следующий день встала с постели бодрее прежнего.

– Да я ещё горы сворочу! – заявила она и принялась хлопотать на кухне.

Хоть горы сворачивать ей было всё-таки не под силу, но жизнь ей это лечение продлило. Ещё несколько раз приходилось Смилине подпитывать её таким образом, но, увы, бесконечно так продолжаться не могло. Ушла Яблонька тихо – просто заснула однажды вечером и больше не встала с постели: остановилось сердце. Обняв её белую, как горные вершины, голову, Свобода роняла слёзы на похолодевший лоб своей верной помощницы.

– Словно опустел дом без тебя, родная моя, – вздохнула она.

Дом и вправду будто стал тише, грустнее. То ли холоднее стало на кухне, хотя печка там топилась каждый день, то ли засели в углах печальные тени. Свобода вдруг задумалась о себе, о своей жизни: ведь были они с Яблонькой ровесницами. А между тем супружеская нежность вливала в княжну молодость и силы, и по-прежнему время на её лице стояло на отметке в тридцать с небольшим лет. Душою она оставалась неутомима, возводя её здание по кирпичику день за днём. Теперь уж там возвышался могучий дворец, в котором сыскалось бы немало всякого добра – каждый нашёл бы что-то себе по вкусу. Хоть и жили они со Смилиной уже много лет, но оружейница нет-нет да и удивлялась, обнаруживая в жене что-то новое, доселе неизведанное.

А Смородинка выросла, и цветущие яблони над её головой зашептали о невестиной красе, о венце свадебном. Стеснялась девушка на гуляния ходить, только ненадолго – одним глазком глянуть, да и домой. Годы летели: вот уж двадцать ей, вот и двадцать пять, а она всё никак свою судьбу не находила.

– Ну, дитя моё, этак ведь ты никого не встретишь! – говорила Свобода. – Под камень лежач вода не течёт, только мох на нём растёт.

– Меня моя судьба, матушка, и за печкой найдёт, – отвечала Смородинка, кротко пряча взор, полный какого-то знания.