Брюс Кэмерон - Путешествие хорошего пса

шатром, когда она наклонялась. А когда наклонялся Трент, я уже не чуял того металлического

запаха. И если он мне говорил: «Молись!», я смотрел на него в недоумении, чувствуя себя

неудачником. Чего он хочет? Еще больше меня озадачил случай, когда, услышав команду

молиться, я остался сидеть и долго смотрел на него в недоумении, а они оба рассмеялись

и захлопали в ладоши, назвали меня хорошим псом и дали мне угощение, хотя я не сделал

ровным счетом ничего.

Предназначение собаки уж точно не в том, чтобы понимать желания людей – для собаки это

невозможно.

Тем летом, когда волосы у Трента снова выросли, к нам домой пришли какие-то люди и все

вынесли. Сиджей разговаривала с ними и ходила с ними по дому, поэтому я знал, что они

не представляют угрозы, но все равно полаял на них для порядка. Я все еще лаял, когда

Сиджей посадила меня в контейнер. Сникерс она тоже посадила в ее контейнер, – по-

моему, зря.

Мы отправились в очень долгую поездку на машине, на заднем сиденье, в наших

контейнерах.

Когда поездка закончилась, те же люди, которые были у нас дома, перенесли наши вещи

в новый дом. Изучать незнакомые комнаты – это так весело!

Сникерс подозрительно обнюхивала все вокруг, а я сходил с ума от радости и носился

по всему дому.

– Макс, теперь мы будем жить здесь, – сказал Трент. – Тебе больше не придется тесниться

в квартире.

Я подбежал к нему и поставил лапы ему на ноги, а он поднял меня в воздух. Я самодовольно

смотрел вниз на Сникерс, которая притворялась, что ей нет до нас дела. Трент был хорошим

человеком. Он любил Сиджей и меня, а я любил его. Той ночью, когда я засыпал, прижавшись

к моей девочке, а Трент лежал на другой стороне кровати, я думал о том, как сильно предан

Тренту был Рокки. Обычно хорошего человека можно распознать по тому, есть ли у него

собака, которая его любит.

Домой мы больше не вернулись. Мы поселились в этом маленьком доме с лестницей и, что замечательнее всего, с зеленой лужайкой во дворе. Здесь было тише и меньше съедобных

запахов, зато я слышал мелодичный лай собак и чуял запахи растений и дождя.

Я был счастлив. Прошел год, потом другой. Сиджей слегка нездоровилось, но постепенно ее

здоровье крепчало, и ей становилось лучше.

Мы уже долго жили в этом доме, когда одной зимой меня начали беспокоить лапы. По утрам

они были жесткими и воспаленными, и я ходил медленнее. Наши прогулки на открытом

воздухе стали такими же короткими, с частыми передышками, как в то время, когда Сиджей

болела и толкала впереди себя стул.

Сникерс тоже стала двигаться медленнее. Мы с ней часто спали на противоположных концах

дивана, просыпаясь днем, чтобы поменяться местами.

– Макс, ты в порядке? Бедная собачка. Лекарство помогает? – спрашивала меня Сиджей.

Я слышал беспокойство в ее голосе, а при звуке своего имени вилял хвостом. Теперь моей

задачей было находиться рядом с моей девочкой и спать, когда она ходила лежать на кушетке

каждые несколько дней.

Я изо всех сил старался не показывать свою боль ни ей, ни Тренту. Я чувствовал ее острое

беспокойство, когда она видела, что мои суставы горят. Это чувство очень походило на то, когда Бивис до крови разодрал мое ухо.

Я больше не носился по двору, лая от восторга. Не хватало сил. Нет, восторг я испытывал

по прежнему, но перестал его проявлять.

Иногда, когда я лежал на солнышке, Сиджей звала меня, и я поднимал голову, а лапы

не хотели двигаться. Тогда Сиджей подходила и брала меня к себе на колени, а я чувствовал ее

печаль и, поборов слабость, поднимал голову и лизал ее в лицо.

– Макс, у тебя сегодня хороший день? Сильно больно? – спросила она меня после

особенно жуткого приступа, когда я несколько минут вообще не мог двигаться. – Боюсь, время пришло. Я с ужасом ждала этого момента… Завтра отвезу тебя к Ветеринару. Макс, ты больше не будешь страдать. Я обещаю.

Я вздохнул. Мне было хорошо, когда Сиджей держала меня. Когда ее руги меня гладили, они будто сглаживали боль. Вышел Трент, и я ощутил, как его руки тоже стали меня ласкать.

– Как он? – спросил Трент.

– Совсем плохо. Увидев его, я подумала, что он умер.

– Такой хороший мальчик, – пробормотал Трент.

– О, Макс, – шепнула Сиджей. В ее голосе было столько печали.

И в этот момент знакомое чувство начало появляться внутри меня, наваливалась мягкая

чернота. Что-то происходило внутри, что-то быстрое и удивительное.