ЛАУРА ТОНЯН: МОНА

- Хочешь знать мое мнение?

- Очень!

- Мне кажется, тебе не нравится наша маленькая уютная квартирка на Пушкинской, - он обводит рукой то, что находится вокруг. – Больше не нравится.

Но на его губах играет безмятежная улыбка.

- Да брось! – я кулаком несильно бью в его плечо. – Это же всего лишь книга, Эмин! Я лишь хотела показать, что для той Лолы, из романа, деньги вдруг перестали быть центром жизни, хоть и остались занимать важное положение. Но в чем-то она изменилась.

Эмин соглашается, хмыкнув.

- Благодаря Герману. – Жених пускается в рассуждения. – Если прототипы всех персонажей существуют в реальности, то Лаванда…

Я отвечаю быстро, зная, к чему он клонит:

- Герман – мой однокурсник, Эмин, и ничего больше. Мы с ним просто дружим.

Ладонями он крепко сжимает мои бедра, пытливо глядя мне в лицо, но я спокойна, потому что ответила совершенно честно.

- И он поляк? – с интересом Фаворский изгибает бровь.

Я киваю.

- Он, так же, как и другие, не был против, чтобы я использовала его внешность и имя для книги, - говорю ему я и целую.

Но нежный поцелуй вдруг вырастает в страстный. Оторвавшись от моих губ, Эмин с грозным видом вопрошает:

- Ты мне точно правду насчет него сказала?

Засмеявшись, обхватываю его шею руками.

- Точно. Но издатель теперь хочет еще и историю Германа, потому что читатели этого требуют - им интересно, как сложилась судьба у него.

Начав ласкать мою шею, Эмин несерьезно предлагает:

- Напиши, что Фаворский вернулся и зарезал Левандовского.

Я ударяю в шутку его по спине.

- У тебя в голове мозги, а не каша, - утвердительно моргнув глазами, прикусываю нижнюю губу, заметив, что взгляд жениха упал на мой рот.

В ожидании нашего дневного горячего секса я вся горю. Но он вдруг кладет палец на мои губы и предупреждающе произносит:

- Никакой книги для Германа, Ло. Никакого Германа. И как тесно вы общаетесь?

Я кусаю его за плечо, отчего Эмин вскрикивает.

- Ревнивец! - со смехом отзываюсь.

- Никакого Германа, - повторяет Фаворский. – Я, конечно, не богатый бизнесмен, как тот книжный Эмин, но партия Левандовского тебе подходит еще меньше.

Привстав с его колен, я беру в ладони его до умопомрачительности красивое лицо, немного заросшее щетиной, и, глядя Эмину в глаза с абсолютной уверенностью заявляю:

- Мне никто не нужен, кроме тебя. И если я напишу про Лаванду отдельный роман, это не значит, что я тебя предам. – С не оxотой Фaворский закатываeт глаза, сoглашаясь со мной. – У нас завтра свадьба в «Монe», любимый. Та самая сиpеневая cвадьба, о которой мы так долго грeзили. Перестань себя накручивать.

А потом я дарю ему долгий поцелуй, на который он отвечает со всей пылкостью, крепче прижав к своей груди.

- И все равно, - между поцелуями бормочет Эмин, никак не успокоившись, - никакого Германа!

***

А где-то там, на другом конце шумного мегаполиса, собираясь на свадьбу Лолиты, Герман Левандовский закончил завязывать галстук, уложил волосы гелем, последний раз посмотрелся в зеркало и, поправив ворот темного пиджака, подошел к столу в небольшой комнате съемной квартиры. Закрыл несколько вкладок на экране ноутбука, кликнув по мышке. Страница Лолиты Рубинян в социальной сети закрылась не с первого раза. Совсем скоро Фаворской. Шансы, что она когда-нибудь стала бы его — Левандовской, — были практически нулевыми. Он с этим смирился.

Почти.

Он бросает стихотворение Германа Плисецкого, написанного на листочке, в корзину для бумаг, предварительно его хорошенько смяв. Оно ненужно ему, потому что Лаванда помнит его наизусть.

«Я бы тебя на руки взял,

Я бы тебя взял и унёс,

Тихо смеясь на твои «нельзя»,

Вдыхая запах твоих волос.

И, не насытившись трепетом тел,

Стуком в груди нарушая тишь,

Всё просыпался бы и глядел,

Плача от радости, как ты спишь.

Я бы к тебе, как к ручью, приник,

Как в реку в тебя бы вгляделся я.

Я бы за двести лет не привык

К бездонной мысли, что ты моя.

Если бы не было разных «бы»,

О которые мы расшибаем лбы».

Она никогда бы не стала его. Он просто друг

Навечно.

THE END