Юрий Левин - Дантес выстрелил

Инициатором и главным автором повести стал Борис Пинес, увы, не доживший до этих дней. Потом уже, по окончании школы, он учился на журналиста, в годы войны был на фронте, а после войны стал главным редактором газеты города Кириши. Именно Пинесу пришла в голову идея оживить Пушкина, поселить его в нашу действительность, где он мог бы столкнуться с «торгующими и спекулирующими» его именем. К Борису присоединились два одноклассника — Исай Френкель, ныне инженер-радиоэлектроник, и автор этих строк, ныне литературовед.

Создавая свою сатиру, мы с юношеским бесстрашием выводили в ней старших современников — писателей, литературоведов, театральных деятелей. Кроме пары подсобных персонажей, необходимых для развития сюжета, — крепостного деда Кондратия и молодого филолога Вольского, да еще косноязычного актера Заикайского, — все действующие лица названы реальными именами. Единственным человеком, фамилия которого здесь прямо не названа, был актер-чтец Владимир Яхонтов, прославившийся в 30-е годы исполнением художественно-политических литератур­ных монтажей. Мы очень любили Яхонтова, преклонялись перед его талантом и потому обозначили его в повести псевдонимом, правда, довольно прозрачным — Алмазов. Кстати сказать, отказ Алмазова от бисирования в точности воспроизводил эпизод на одном из концертов Яхонтова. Между прочим, цитата в эпиграфе к монтажу Алмазова: «Туман, туман, и ничего не видно», взята с небольшими отклонениями из женевского письма Ленина к матери, где он рассказывал, как поднимался в горы, а внизу Женева была объята туманом. Яхонтов приводил эту цитату в одном из своих монтажей, тем самым иносказательно осуждая Лигу Наций, заседавшую в Женеве.

Вообще соответственно замыслу мы опирались на подлинные факты. Так, напри­мер, «старик Державин», то есть академик Н.С. Державин недаром играет в повести столь важную роль: в 1930-е годы он возглавлял Пушкинскую комиссию Академии наук, а В.А. Мануйлов, выступавший распорядителем на пушкинском банкете, был одним из секретарей этой комиссии, занимавшимся преимущественно организацион­ными делами.

В речах литературоведов Д.П. Мирского и В.А. Десницкого на банкете были смон­тированы цитаты из их статей, а спор Б.В.Казанского и Д.П. Якубовича по поводу дневника Пушкина отражал их печатную полемику.

Вкладывая в уста Пушкина в разговоре с писателем В.В. Вересаевым возмущенную тираду (насчет «крестика в кровати»), мы основывались на том, что последний в свою многократно переиздаваемую книгу «Пушкин в жизни», составленную из документов, писем и воспоминаний, включал и сохранившиеся сплетни, в частности, о том, будто в постели поэта был обнаружен нательный крест Александры Гончаровой, сестры его жены. Частушка, которую поет на банкете колхозник, воспроизводит с соответству­ющей заменой текст», печатавшийся в газетах как иллюстрация того, что слава Пушкина живет в народе:

Александр Сергеич Пушкин,

Жаль, что с нами не живешь,

Написал бы ты частушки,

Чтобы пела молодежь.

Отразившиеся в повести обстоятельства жизни 30-х годов были самыми разно­образными. Вложенное в уста Пушкина сравнение Самозванца в постановке «Бориса Годунова» в ленинградском Театре драмы с Чапаевым было подсказано тем, что обе эти роли — на сцене и в известном фильме «Чапаев» — играл один и тот же актер Б.А. Бабочкин. О выведенном в повести корреспонденте «Литературной газеты» Ю.И. Ресте было известно, что он человек напористый. Сообщение о том, что в доме № 12 по Мойке Пушкин значился в списке квартироуполномоченных, появилось в журнале «Смена» (1936, № 9). Название лекции, которую читает Вольский пробудив­шемуся Пушкину, пародировало заглавие служившей нам учебником книги академика М.Н. Покровского «Русская история в самом сжатом очерке».

Повесть испещрена цитатами, не только из Пушкина, но и из Державина, Гоголя (при описании «литературных блюд»), Жуковского, Грибоедова. Маяковский, разуме­ется, разговаривает с Пушкиным строками из посвященного ему своего стихотворе­ния «Юбилейное». Словом, создавая повесть, авторы-школьники использовали все свои литературные познания да еще провели и некоторые разыскания.

Итак, «Дантес выстрелил» (по недостатку осведомленности мы говорили «Дантес»), и школьная машинистка великодушно и, конечно, безвозмездно перепечатала повесть. Мы прочли ее на школьном литературном кружке, где разгорелось бурное обсужде­ние. Казалось, что на этом судьба повести завершена.