Юрий Левин - Дантес выстрелил

Пушкин смущенно благодарил.

Следующим взял слово Мирский. Все встали, держа бокалы.

— Товарищи. Еще тогда, когда Александр Сергеич спал, я написал статью. Статья имела своей целью вывести Пушкина из заколдованного круга социологических характеристик. Если я не ошибаюсь, она была одной из первых после Луначарского, подошедших к Пушкину с этой точки зрения.

— Спасибо, — сказал Пушкин.

— В то время в критике никто этого вопроса не поднимал. Литературоведение считало неприличным заниматься такой «вкусовщиной». По своей основной установке моя статья соответствовала направлению, в котором росла наша критика.

В разных концах зала раздалось шиканье.

— Корней Иванович, — обратился Маршак к Чуковскому, — вы чувствуете, кому он провозглашает тост? По-моему, себе.

— Ближе к теме! О Пушкине давайте! — раздались возгласы.

Мирский продолжал:

— Я знаю, что я...

— Опять «я».

— Что я люблю Пушкина больше, чем кто бы то ни было другой...

— А откуда он знает, как мы любим? — шепнул Томашевский Пумпянскому.

— Мы должны любить Пушкина, как его любил Маяковский, любить сильно, но «живого, а не мертвого».

— «А не мумию», — поправил кто-то.

— Что он его хоронит? — шепнул Благой Модзалевскому.

Пушкин не знал, куда деваться.

— У меня после такой речи икота, — шепнул он Благому.

Наконец Мирский закончил и поднес бокал ко рту. Все присутствующие со вздохом облегчения осушили свои бокалы. Кое-кто жидко поаплодировал.

Затем встал профессор Десницкий и сообщил, что он желает сказать пару слов. Все снова наполнили бокалы и встали.

— Товарищи. Я не хочу открывать здесь диспута. Сами понимаете, к чему он иногда приводит. А здесь такие богатые сервизы... Но все же и я немного скажу... Не в пример предыдущему оратору...

— Он с Мирским не в ладах, — пояснил кто-то.

— ...я буду говорить о нашем Александре Сергеевиче и только о нем. Товарищи! Поэзия Пушкина долетаргического периода — высшее достижение помещичьего об­щества. Гениально выражая мысли и чувства поместною дворянства, которое перерождалось в буржуазию, являясь поэтом исторически прогрессивною класса, Александр Сергеевич в то же время крепко связан с дворянством в целом , связан с классом обреченною феодальною общества . Отсюда феодальные мотивы его идеоло­гии, отсюда примирение с действительностью.

Что касается послелетаргического периода его творчества, то, живя с исторически прогрессивным классом, Александр Сергеевич откинул старинные мотивы обреченною феодальною общества, встречавшиеся в его идеологии, отбросил он также и мысли Ичувства той части поместною дворянства, которая перерождалась в буржуазию, то есть целиком и полностью сжился с нашей эпохой.

Руки, державшие бокалы, тряслись, как в лихорадке. Присутствующие жадно ловили слова. Официанты, несмотря на цепи Пугачева и мрамор Командора, бесшумно порхали между столами.

— Я кончаю, товарищи. Желаю вам, Александр Сергеевич, еще долго здравство­вать на пользу нашей великой родины!

Аплодировали. Встал Пушкин.

— Друзья мои. Я бесконечно благодарен вам за все, что вы сейчас говорили. К моему великому сожалению, я не могу ответить вам такой же блестящей речью: я еще не усвоил необходимую для этого терминологию. Еще раз искренне благо­дарю.

Он поклонился и сел. В голове металось: «дворянство в целом», «обреченная феодальная идеология», «исторически прогрессивный класс»...

Зал бушевал.

Слово для последнего приветствия взял колхозник из колхоза имени Пушки­на.

— Товарищи! Поскоку здесь говорили о Пушкине, то и я малость скажу. Товари­щи! Что мы имеем на сегодняшний день по пушкинскому вопросу? Много, товарищи! Пушкин вошел в нашу жизнь крепко и навсегда. Колхозники любят и читают Пушкина. Сбылись его, как здесь говорили, «феодальные» мечты о том, что слух о нем «пройдет по всей Руси великой». Правильно, товарищ Пушкин. И не только слух. Мы знаем тебя, как свой родной колхоз. Молодежь даже про тебя песни сложила.

И он запел:

Эх, Александр Сергеич Пушкин!

С нами вместе ты живешь!!!

Напиши ты нам частушки,

Чтоб их пела молодежь.

Аплодировали. На этом приветствия закончились; гости встали, начали расходить­ся по комнатам.

Гремят отдвинутые стулья;

Толпа в гостиную валит.

Многие мурлыкали под нос:

— Эх, Александр Сергеич Пушкин!..