Юрий Левин - Дантес выстрелил

Вольский взглянул на объект радиоизлияний — волосы Пушкина шевелились... Рука Вольского дрогнула: рычажок перескочил на следующую зазубрину.

— Со смертью Пушкина наша страна потеряла... э... э... очень много... Почтим его память вставанием.

Послышался шум поднимающихся людей и хлопанье сидений в театре. После паузы репродуктор сдержанно хрипнул и продолжал:

— Сейчас артист, э-э-э, товарищ Заикайский прочтет бессмертные стихи поэта «Памятник».

Кто-то жидко поаплодировал.

Я памятник себе воздвиг, но рукотворный,

К ему... (кх, кх) К ему не зарастет народная тропа,

Вознесся выше он головкой непокорной

Александрийского листа (кх, кх)... столба.

Нет... Нет... (суфлер, реплику)... Кх... Кх...

Нет... Нет...

— Что «нет»?! — Тело Пушкина зашевелилось.

Вольский машинально выключил радио и отскочил к двери, шепча:

— Я, кажется, рожден не боязливым?

— Что «нет»? — повторил Пушкин, глядя в потолок.

Нет, весь я не умру — душа в заветной лире

Мой прах...

XII

«Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?»

Вольский летел к телефону. Он звонил ученым-пушкинистам, академикам, но многих не было дома. Почти все делали доклады во всевозможных учреждениях: страна отмечала 90 лет со дня смерти великого поэта. Впрочем, несколько человек вскоре явились. Пушкин сидел на кровати и, с увлечением слушая рассказ Вольского, смотрел в окно. Вольский читал лекцию на тему: «История России в самом наисжатчай- шем очерке, 1837—1927 год». Когда вошел академик Николай Севастьянович Державин, Вольский разъяснял существо реформы 1861 года. «Старик Державин их заметил».

Вольский, как старый знакомый, представил Пушкину пушкиниста — академика Державина. Державин с робостью потряс руку. Пушкин рассеянно взглянул на него и попросил Вольского продолжать.

Вкратце упомянув о народничестве, Вольский перешел к Ленину, образованию партии большевиков и революции 1905 года. Потом, рассказав о мировой войне, Февральской и Октябрьской революциях, он упомянул о нэпе и смерти Ленина, по поводу которой Пушкин выразил искреннее сожаление.

Вскоре лекция по истории была закончена.

Присутствующий член-корреспондент Академии наук профессор Дмитрий Дмит­риевич Благой, боясь, чтобы Пушкин как-нибудь не ускользнул от него и желая использовать минуту, начал задавать вопросы. Впрочем, они мало походили на вопросы — это были скорее требования. Член-корреспондент Академии наук профес­сор Благой утверждал:

— Не правда ли, что фраза в «Онегине» — «Наследник всех своих родных» — означает биологическое вымирание дворянства? Ведь в словах Самозванца из «Бориса Годунова» — «Стократ священ союз меча и лиры» — вы хотели выразить декабрист­ские идеи? Не правда ли? Так я и думал.

Он держал Пушкина за пуговку сюртука, не давая ему вымолвить ни слова, как бы боясь, что Пушкин ответит ему:

«Нет, фраза в «Онегине» — «Наследник всех своих родных» не означает биологи­ческого вымирания дворянства, и в словах Самозванца «Стократ священ союз меча и лиры» я не хотел выразить декабристские идеи, как вы изволили выразиться, милостивый государь».

Впрочем, нет. Член-корреспондент Академии наук профессор Дм.Дм.Благой в своей правоте не сомневался.

Пушкин растерянно улыбнулся и сказал, что ответит через месяц, два, когда окончательно сживется с эпохой.

«О чем шумите вы, народные витии?»

XIII

Он был допущен во все архивы Академии наук и в фонд Публичной библиотеки и целыми днями не выходил оттуда. Через полгода, ознакомившись со всей русской литературой 1837—1927 годов, он с удивлением признал того юнца, которого однажды видел, весьма талантливым. Речь шла о Лермонтове.

.......................................................................................................................................................................................

Особенно заинтересовался Маяковским и даже пригласил его к себе на беседу. Маяковский пулей прилетел в Ленинград и, войдя в кабинет, сказал:

— Александр Сергеевич, разрешите представиться. Маяковский. Дайте руку! Вот грудная клетка. Слушайте, уже не стук, а стон... Удивляетесь, конечно. Стиснул? Больно? Извините, дорогой. У меня, да и у вас в запасе вечность. Что наад потерять часок-другой?!

Они действительно беседовали около двух часов. Маяковский говорил, что Пуш­кину уже пора «бросить ямб картавый», что «нынче наши перья — штык да зубья вил», и прочее. Пушкин с трудом, но соглашался.

— Бойтесь пушкинистов, — с опаской предупреждал Маяковский.