Unknown - 750c76f11b82488fab6d954fe331a3ae

Наступило время. Все труднее было реагировать на жизнь так, как реагируют живые люди. “Мир есть реальность, данная в прекрасных ощущениях, - говаривал Анатоль. - Все паскудное нереально.”

Анатоль - образцовый хомо сапиенс. Он осознает свои ошибки, но не настолько экзальтирован, чтобы их исправлять. Его, как говорится, еще не прижало.

Наш Цинна продвинулся гораздо дальше Анатоля.

Он давно пережил ту интригующую ненормальность, что отличает всех прирожденных поэтов. Это забавная история, такая же невероятная для тебя, как факт существования зимы и зубной боли. Цинна тайно упивался отзывами о себе как о человеке, очень остро чувствующем время. Клянусь Аполлоном, так и было, но ни с того ни с сего начавшие хвалить его критики уперлись в самое заметное, и в последние годы это

“обостренное чувство” превратилось в полный бедлам.

Он ставил перед собой часы и дрочил как горилла, возбуждаясь от движения секундной стрелки. Большим несчастьем для него было кончить раньше или позже звонка будильника, который он подводил перед актом своего единения с временем. Вскоре Цинна пришел к заключению, что поскольку он равен ангелам, кои суть время, то имеет право на собственный алгоритм, и последний наверняка содержит в себе колоссальное откровение. В его квартире все было увешано часами, но только одним он поклонялся как Богу. Не знаю, в чем тут причина - может быть, они отсчитывали минуты его самых горячих свиданий, и тогда выходит, что некто из возлюбленных двуногих стал поводом для его сумасшествия, однако ведь иначе не бывает. Да, немногие из наших общих знакомых избежали психиатрических клиник. Ты не выдержала сама. Тогда, в том декабре пять лет назад, тебя никто не гнал на прием к врачу, кроме ужаса, заменившего тебе ощущение бытия. Ты пришла самостоятельно и, видимо, твой страх заразил врачей, потому что они сразу согласились с твоими опасениями. То была первая и предпоследняя госпитализация. Я не знал всех подробностей и целый день провел как на иголках.

Моему премьерству едва исполнился год. Мы гуляли по больничному парку в одиночестве. Ты не видела охранников, мелькавших среди черных декабрьских деревьев, и я старался отвлечь тебя от слишком пристальных взглядов вдаль. Ты сказала, что мое место незаконно и грешно. Я понимал: ты не говоришь о средствах, приведших меня во власть - они, эти средства, не изменились за последнюю сотню веков. Ты говорила о том, что человек не должен управлять людьми. Он не побеждает драконов, спрятанных в народе

- в каждом из людей, он не победил их даже в себе самом, и что дракон мудрости здесь - изгнанник. Что

Бог проклят людьми, а не люди Богом, и Он оклеветан настолько, что самые безумные поэты прошлого кажутся сейчас святыми. И что, наконец, я сам становлюсь воплощением тьмы, ее огнем, но не солнечным богом. Я только пожал плечами. Мои соратники, услышав эти речи, зашлись бы от хохота, но злость не помогла мне найти правильные слова. Мое объяснение прозвучало бы слишком запутанно, а на легкие слова я не был способен, видя, как ты распадаешься на части, превращая все чем ты была в уродливый шлейф за столбом Света. Ну разве сейчас тебе не открылось простая вещь: только так и должно быть в это переломное черное время, что я старше многих и младше других, что я - человек, потому что сражаться с туманом меня толкнули такие простые, такие земные чувства? Воплотиться в драконе несложно. Только будет ли он драконом Знания? За всеми этими вопросами

- в суете театра ты видела в них пафос и больше ничего - не кроется ни современная поэзия, ни современная философия, ничто современное не кроется в них. Я мечтал о прошлом. Я ждал волну, которая вернется с новой пеной, и выбросит на берег тех, кто может все это принять. Каждый считает себя мудрым - хотя бы даже в самом мрачном уголке души, и я такой же. Вся разница моя перед другими заключалась только в том, что я не боялся их иронии и страха перед колоссами, потому что я жил в иронии и колоссах, и смотрел на них не отрываясь, как смотрят в окно из салона машины, думая о своем. Зачем?.. Нас окружает неописуемое. И хоть бы кто - нибудь нашел в себе мужество согласиться с этим фактом. “Такие, знать, времена”, как говаривали мои дядюшки… И в чем - то они были правы. Такие времена.

Хаос наших встреч. Бездна. Всем, о чем я могу судить, я обязан сейчас этой пропасти. Она простирается там, где у меня когда-то находилась душа. Теперь эта живая каверна отравляет минуты радости и включает сотню децибел в минуты тоски. Истоки всего этого можно объяснить врожденной религиозностью. Впрочем, возможно, я ошибаюсь. Душа осталась, но в ней царит пустота. Я стал религией чего-то Неизреченного или