Unknown - 750c76f11b82488fab6d954fe331a3ae

- боялась меня как черт ладана, с большим недоверием бормоча, что седьмой сын седьмого сына - всегда прирожденный колдун. Самое забавное заключалось в

том, что проверив матримониальную макулатуру нашей семьи я обнаружил, что бабка права по крайней мере насчет седьмого во второй степени. Один из моих братьев не дожил до трех лет. Еще двоих сожрало правительство в войсках, один умер относительно свободным, хоть и не менее глупым человеком - от передозировки героина. Остались только я, средний брат Макс и Роберт, старший.

Наша мать происходила из старого рода, давно скатившегося в нищету. Кажется, тот черный год, обрушивший их независимость, совпал с годом выхода в свет книжки безумного профессора-немца о гибели богов. Бабка отнеслась к этой параллели спокойно, словно к январскому снегопаду. Для матери я был единственным светом в окошке. Она так и не вышла замуж, хотя возлюбленные у нее, конечно, были. Я знал их в лицо и дружил с ними, а они научили меня неплохо стрелять из револьвера, играть в теннис и понимать поэзию. Последнее обстоятельство, плюс чересчур поздний опыт улицы, которую я не мог воспринимать всерьез - все это сильно отдалило меня от внешнего мира, жестокого, потому что бестолкового. В школе и особенно в семье меня быстро научили видеть во всем ядовитый парадокс, издевательство. Церковь, школа, бытовая мораль - от их отравы я лечился очень долго.

После смерти отца нашу семейную компанию унаследовал дядя. Мать ненавидела его и помышляла о мести. Дело было нечисто; впрочем, я никогда не углублялся в изучение версий касательно его виновности. Дядя был редкостный мерзавец, это так, но очень трудно жить, особенно в юные годы, осознавая себя жертвой или стрелой, пущенной из лука материнской утробы лишь чтобы поразить какого-нибудь негодяя, тем паче, что число им легион. Тот возраст не зря именуют нежным. Только его нежность больше относится не к телу, а к внутренней, духовной части существа. Дух был рассеянным, тело сплоченным; все не так, как сейчас. Нужно добавить, что все это проявлялось в крайней степени. От крайностей детства проистекли все беды моей ранней юности и достижения зрелых лет.

Бабка читала мне Библию, а я не мог понять, зачем весь этот многостраничный балаган. “Пусть будет”, сказал Бог, и родил самого себя - ведь все что есть суть Он. Выходит, мы боремся только с собой. Те, кому не с кем бороться, уходят навсегда.

Какой идиотизм - разделить мир на Бога и Дьявола. Как легко обмануть тех, кто ничего не ищет кроме выхода эмоциям. Самое яркое воспоминание детства - прогулка по городу под проливным дождем. Туман вокруг фонарей, сумерки, шелест ливня, и ни одной души на улице.

Грязь стекает в коллекторы, небо струится на землю.

В то время я сбивал с толку всех, кто меня окружал своим подловатым вниманием, как осажденный город, который берут измором. Как только они начинали считать меня конченым трусом, я неожиданно для них и незаметно для себя совершал поступок, всегда считающийся подвигом. Одни считали меня тупоголовым, другие - мудрецом; одни давили на мою честность, другие - на лукавство, а в остальном они полностью руководствовались своими просчетами. Мою невинность они считали недостатком, так как рано или поздно ей суждено было исчезнуть, и потому нужно заранее воспитать меня в нужном духе. А я витал в поэтическом тумане, совершенно не знал их мир и не обращал внимание на прочих. С тех пор я мало изменил к ним отношение, разве что в 33 года сознательно умер для всех. Думая о той паршивой и нескладной системе, которой они измеряли ближнего, я находил лишь одно оправдание: разве что они тупые, ведь иначе пришлось бы счесть их мертвыми.

Вплоть до университета я не помню отдельных событий; лишь образы и впечатления. Остальное важно только для беллетристики. Лет в девять я прочел

“Илиаду” и вдруг отчетливо понял, что героем мне уже не стать, потому что последний герой пал под стенами

Трои. Там люди сражались со своими старшими братьями или расой отцов - героев, более мощных, лучше помнивших о божественном происхождении человека. Все свое будущее я видел в дыме погребального костра, пожирающего останки этих атлантов. Трою победили хитростью, недоступной героям; что же, люди восторжествовали, чтобы выродиться окончательно, и отныне храбрость предполагает глупость, насилие почти всегда тупо или подло, а сила вынуждена служить различным Одиссеям. Этот факт предстояло принять, и это было самым трудным. Зависимый и разреженный, я шел навстречу неизвестности, не сулившей ничего хорошего. я был готов скорее познавать, чем понимать.