Unknown - 750c76f11b82488fab6d954fe331a3ae

Минуту или две я смотрел на крышку стола. Сидевшая рядом с доктором регистраторша вздохнула, словно пылесос.

- В общем, я бы не стал расстраиваться, - продолжил доктор. - Не падайте духом. Есть химиотерапия, и это шанс. В крайнем случае, помрете. Или волосы выпадут.

Я встал и пожал его теплую руку.

В коридоре было душно. Обернувшись только на миг, чтобы избежать драматизма, я взглянул на белую дверь кабинета. Дверь мягко, но уверенно закрылась. Я направился обратно, не глядя по сторонам.

Вернувшись домой, я отказался от ужина и лег в постель. Раздумывая о том, что следует отделить свое спальное место от ложа своей супруги (ибо я женился во второй раз - на Таше, коренной закутянке и дочери завмага), отстранился от ее половины постели и забылся мигающим слайдовым сном.

Ночью ужас потряс меня. Огромная бездна надвинулась на сжавшееся в комок сознание, и не было ей предела, и везде - лишь середина. Все мои трагедии и радости был ничто. Все плавало в невесомости, теряя вес и с удалением - вид. Мне стало хорошо, как не бывало долгие годы.

По случаю грядущих похорон спешно прибыла тетка жены.

Теща прислала свою сестру. Как звали ее, не помню. Я обозначил ее Пелагеей. Была она женщиной набожной и говорливой. Она вошла передовым отрядом смерти, вестницей на бледном коне; за нею следом был готов сорваться весь табор основательной деревенской родни.

Приготовления не заняли и часа. Откушав чаю с коньяком, тетка возрекла о муках ада. Я ощутил себя христианином, скрывающимся в катакомбах от полиции

Нерона. Я простирался перед ней осенним полем, шутки прочь и мысли к черту. Я приготовился внимать молитвам бедуинов, индейцев навахо, католиков, маздейцев, ариан, хасидов, протестантов, свидетелей

Иеговы, адвентистов седьмого дня, кришнаитов, зороастрийцев, манихейцев, назареев, джайнов, староверов, сайентистов, трясунов, скопцов, масонов, вишнуитов, полярников, подводников, психоаналитиков, розенкрейцеров, ризеншнауцеров, бефстроганов, молитве чьей угодно, ибо я жаждал верить во все. Оглушая меня лунным сиянием, Пелагея работала не покладая языка. Речь ее была преисполнена яда, меда, парадоксов и самых невероятных ухищрений, которые она называла мудростью. Откровение длилось пять или шесть ночей, прерываемое фальцетным песнопением и террористической поэзией Иоанна. Поскольку я находился в крайнем напряжении всех сил и сгорал, пытаясь спасти свою душу, то однажды под утро смертельно устал разгребать всевозможные звуки (так стиранным бельем во дворе закрывают свет Солнца) и впал в сумбурное забытье.

Меня потряс кошмар. Море гниющих трупов, скользких и мягких, кишело червями. Над морем возвышались две скалы - белая и черная. Я плыл в лодке. Лишенные опоры, скалы ходили вправо и влево и с грохотом бились друг о друга, выбивая искры и камни, точно безумный атлант пытался высечь огонь. Течение несло меня в самое пекло, и кто-то причитал леденящим голосом, что не надо идти между ними, что если я пойду, то умру моментально, и самое надежное - влезть на одну из скал. Затем скалы будто пластилиновые раскатались в длинный забор, разделились на две стороны, и между ними зияли ворота. Одна сторона забора покрылась грязью и бумажными купюрами, другая окрасилась в белый цвет.

Вдали - я скорее чувствовал, чем видел - возвышался дом, где жило мое спасение. И все можно было списать на козни сатанинские, если бы меня не пронзило такое чистое, такое легкое пламя, что я вскрикнул от счастья. “Что? Что?” - склонилась ко мне Пелагея.

“Два столба - одни ворота… Два столба - одни ворота…” - прошептал я, глотая слезы восторга.

Наверное, это звучало бредово, но объяснить это было нельзя. Оставалось только пройти на ту сторону ворот, но я замер, охваченный счастливым молчанием.

- Преставляется, - прошептала тетка и перекрестилась. - Давай бегом за батюшкой, а я закуску приготовлю.

Я так и не узнал всех обстоятельств этой ночи.

Внезапное утро вспрыснуло солнечную инъекцию под кожу век. Мир, чистый как совесть младенца. Я открыл глаза и понял, что жив.

Стараясь не разбудить жену, я встал и покинул спальню. Рассвет едва брезжил. В бутонной свежести зари квартира таяла, словно сугроб под дождем. В сознании царила пронзительная ясность. Я чувствовал почти физическую благодарность Пелагее, как будто я отравился тухлятиной, а она напоила меня марганцовкой. Я нашел такую легкость на душе, как будто никакой души не было. Я отсутствовал; царила только радость, чистая и беспредметная, без всякого повода. Я готов был выскочить за дверь и жать руку первому встречному. Я мог лететь, не касаясь земли, облаков, непричастный к самому воздуху. Я взглянул в окно и увидел небо - такое близкое и теплое, и мелкое, будто дно прозрачной речушки, только дна в нем не было; я будто видел насквозь, ни на чем не задерживаясь. Как будто рядом дышит океан, и нет ничего кроме океана, и это было так чудесно, и так