Сиара Симон - Пастор

Я вошёл в неё полностью, и она вскрикнула, в то время как её спина выгнулась над алтарём.

— Это ты, — сказал ей и пустому святилищу я, — это ты, отдавшаяся мне.

После мы оставались в том же положении, впитывая новое ощущение друг друга, ощущение моих бёдер, прижатых к её мягкости, ощущение её тугого — тугого — канала вокруг меня. Я волновался, что кончу, просто пребывая в таком состоянии, просто находясь внутри.

Но затем я заметил, как она прерывисто дышала и кусала свою губу, и понял, что Поппи приспосабливалась к моему размеру. Я едва мог поместиться, и что ещё хуже, это чувствовалось охеренно хорошо.

Господи, я был таким мудаком. Я недостаточно её подготовил, и часть меня находила это настолько горячим, что едва ли у меня получилось обращаться с ней так, как это обязан делать хороший мужчина. Мне было необходимо наклониться и несколько раз прикусить её шею и плечи, чтобы заставить себя успокоиться, ведь я хотел лишь вколачиваться в неё, словно она была маленькой куклой для траха, изливаться в неё, словно больше ничего не существовало, за исключением её киски.

Но нет, не таким должен был быть наш первый раз. Я говорил ей, что хочу быть грубым, но того, что мне смертельно сильно хотелось дать ей, было чертовски слишком много, и я не мог спокойно подвергать моего ягнёнка такому.

Наконец слегка овладев собой, я наполовину вышел, потянулся вниз и принялся потирать её клитор, размышляя над тем, что нужно слезть с неё и всё завершить другим способом, который бы не причинил ей боль. Она поймала мою руку.

— Нет, — произнесла Поппи. — Перестань быть хорошим парнем. Я тебе сказала, чего желаю. А теперь дай мне это.

— Но я хочу, чтобы ты тоже этим наслаждалась.

— Я буду, — ответила она, её глаза были большими, распахнутыми и воодушевлёнными. — Дай мне то, чего я хочу, Тайлер. Я хочу этого. Пожалуйста.

Мой член дёрнулся, я застонал от её слов и медленно погрузился в неё. Мои бёдра и руки дрожали из-за подавленной потребности, но я не мог быть таким парнем, я не хотел быть им, парнем, использующим женщину для своих нужд и при этом не доставляющим ей удовольствия. Поппи сказала, что хочет этого, и знаю, что спросил у неё и получил разрешение, но она до сих пор не знала, каким грубым я могу быть, как далеко могу зайти.

Она обвила мою шею руками и приподнялась к моему уху.

— Как я могу подтолкнуть тебя к черте? Хмм? — она пошевелилась подо мной, и я втянул воздух, ведь внезапное движение после покоя было почти чрезмерным. — Как могу заставить тебя разорвать меня на части?

Ну, дерьмо.

— Я могу заверить, что это то, чего ты хочешь, — продолжила Поппи, мурлыкая мне в ухо. — Я могу чувствовать твою дрожь. Сделай это. Просто выйди и войди со всей дури. Разве это не будет ощущаться хорошо?

Блядь, да, ещё как. Это ощущалось настолько хорошо, что я делал это снова и снова, сомкнув глаза и выдыхая медленно и неровно. Каждый раз, когда толкался в неё, я опускался напротив её клитора и выходил постепенно, чтобы задевать точку G; некий галантный голос говорил мне убедиться, что она кончит, остальная же часть меня сражалась с ним и умоляла бездумно её трахнуть.

— Куда делся тот человек, который отшлёпал меня? — спросила она. — Куда делся тот трахавший моё горло мужчина, пока из моих глаз не потекли слёзы?

Мои глаза оставались закрытыми, но теперь я их открыл, встречаясь с ней взглядом.

— Я не хочу сделать тебе больно, — ответил я, мой голос стал грубым от усилий быть сдержанным. — Я слишком о тебе забочусь.

— Тайлер, — взмолилась она. — Ты делал это раньше со мной.

— Не так.

— Посмотри, — распорядилась Поппи, — посмотри вниз на нас.

Я исполнил приказ, выйдя из неё по самый кончик, и это стало ошибкой, потому что видеть место, где мы соединялись, было так горячо, так первобытно, что это чувство будто взобралось по моему позвоночнику, и я даже не знаю, что это было — похоть, любовь, биология или судьба — но моя попытка благородства провалилась, и зверь внутри меня взял верх.

— Прости меня, — пробормотал я, а затем врезался обратно.

Она застонала от неожиданности, а я опустил своё тело на неё, поддерживая себя лишь с помощью предплечий, наших грудин и животов, прижавшихся друг к другу, мои бёдра вдавливались во внутреннюю поверхность её. Приковав её таким образом, я вколачивался в неё снова, и снова, и снова, неоднократно хороня себя в этой бархатной киске.

— Больше, — простонала она, и я дал ей это.

Было слышно, как её туфли слетели и упали на пол, а алтарная ткань соскальзывала, пока я вбивался в Поппи со всей силы, но меня это не заботило: я потерял себя, потерялся для неё, для мира и всего остального, за исключением её бормотания, пронзительных криков в моём ухе и влажного влагалища подо мной.