Марш Генри - Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии

Однако самосознание – осознание того, что у тебя имеется сознание, способность

размышлять о мышлении – пожалуй, куда более сложное явление. Впервые я

открыл его для себя в четырнадцать лет во время школьной экскурсии по

развалинам аббатства Баттл на южном побережье. Вместе с одноклассниками я

пошел на галечный пляж, находившийся вблизи аббатства. Не раздеваясь, я

бросился в воду и стоял, ощущая, как бьют по коленям волны, от которых намокла

школьная форма. Я простоял так какое-то время, и внезапно меня ошарашило

всепоглощающее осознание самого себя, своего сознания. Я словно смотрел в

бездонный колодец или же наблюдал за собой, стоящим между двумя

параллельными зеркалами, и это ужаснуло меня. Домой я вернулся в полнейшем

отчаянии. Я попытался объяснить это чувство отцу, который сидел в своем

кабинете, заставленном книгами. Помнится, я даже кричал, что наложу на себя

руки. Думаю, моя истерика озадачила его, впрочем, как и меня.

Очевидно, это внезапное осознание себя было одним из признаков полового

созревания, когда у мальчиков резко подскакивает уровень тестостерона. Помню,

какой шок я пережил, увидев самый первый свой лобковый волос, который рос

один-одинешенек. На протяжении следующих двух лет было несколько случаев,

которые иначе как мистическими не назовешь: подчас я испытывал нечто вроде

глубочайшего озарения – острое чувство единения со всем миром, при этом

краски и тени приобретали невероятную глубину и красоту. Мои руки с венами на

них выглядели особенно впечатляюще. Я мог долго разглядывать их, изумляясь

их видом.

Спустя годы, во время занятий по анатомии, я был особенно очарован

анатомическим строением человеческой руки. В Длинном зале – помещении, где

лежали трупы, которых студенты должны были препарировать, – имелся большой

полиэтиленовый пакет с отрезанными руками на разных этапах препарирования.

Рука человека – исключительно сложный механизм с многочисленными

сухожилиями, суставами и мышцами; набор рычагов и шкивов, соединенных

шарнирами. Я делал подробные акварельные наброски этих рук, но, к моему

величайшему сожалению, впоследствии потерял свои тетради по анатомии.

Позже, читая Олдоса Хаксли, я обнаружил, что мои мистические переживания

аналогичны ощущениям, которые он испытал, когда попробовал мескалин.

Существует разновидность эпилепсии – так называемая лимбическая эпилепсия

(считается, что ею страдал Достоевский), – при которой люди испытывают

чувство причастности к некой высшей силе, зачастую интерпретируя это как

близкое присутствие Бога. Лимбическая система – часть мозга, отвечающая у

человека за эмоции, а у низших млекопитающих она отвечает главным образом за

обоняние. Когда я учился в Оксфордском университете, большинство моих друзей

экспериментировали с ЛСД, но я так и не осмелился попробовать этот наркотик.

Иногда я покуривал травку, но мне не нравилась вызываемая ею беззаботность.

По мере того как я взрослел, мистические переживания поблекли, а затем и вовсе

покинули меня, возможно вытесненные сексуальным желанием и возбуждением.

В то время как мои сокурсники ходили на вечеринки и учились целоваться с

девушками, я сидел в своей комнате на верхнем этаже огромного дома в Клэпхеме

и взахлеб читал книги. Я вел дневник, который через несколько лет уничтожил в

приступе смущения и стыда. Сейчас я жалею об этом: полагаю, многие проблемы,

которые не дают мне покоя на пороге старости, беспокоили меня уже в те годы,

когда я только начинал искать смысл жизни. К тому же сегодня меня наверняка

позабавило бы то, каким наивным я был в юности и насколько серьезно принимал

себя.

Отец порекомендовал мне много книг, начиная с Рэймонда Чандлера и

заканчивая работой Карла Поппера «Открытое общество и его враги», которая,

как мне кажется, существенно повлияла на мою жизнь. Поппер научил меня

подвергать сомнению неоспоримость власти, а также тому, что моральный долг

человека – бороться со страданиями путем «поэтапной социальной инженерии», а

не с помощью четко спланированной схемы действий, порождаемой той или иной

идеологией. Такой подход, безусловно, не противоречил христианской этике и

вере в социальную справедливость, которые привили мне родители, и не отрицал

важности доказательной базы, что я усвоил, будучи медиком. С другой стороны,