Марш Генри - Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии

обнаружил, что эта родинка была у меня еще несколько лет назад. Лишь после

этого я смог уснуть.

Наработавшись в саду, я вернулся домой изможденный, с одеревеневшими от

напряжения мышцами и ночью проспал девять часов. Утром шея и спина

ощутимо болели, и я начал сомневаться: под силу ли мне справиться со всей

работой, необходимой для восстановления дома? Но днем я все же возобновил

работу – принялся убирать осколки стекла из разбитых вандалами окон. За год до

того я потратил немало часов, устанавливая эти стекла в арочные рамы с

помощью крошечных гвоздей (оконных штифтов) и шпатлевки с мастикой.

Разразился ливень, и обычно невозмутимая гладь канала словно закипела под

каплями дождя. Я отвлекся на это зрелище, рука соскользнула, и я сильно порезал

левый указательный палец над вторым пястным суставом об осколок стекла.

Кровь полила ручьем, оставляя блестящий красный след на оконной раме. Я

настолько привык к виду крови в операционной, что напрочь позабыл, какого она

сказочно-красивого цвета. Я в изумлении смотрел на нее, пока дождь ее не смыл.

Наверное, надо было съездить в больницу, чтобы мне зашили палец, но мысль о

том, что придется ждать несколько часов в очереди, мне не понравилась, и я

отправился домой, обмотав палец носовым платком, который быстро пропитался

кровью. Дома я нарезал пластыри тонкими полосками и наложил на палец

импровизированную шину из длинных декоративных спичек, подаренных

другом.

15

Ни на солнце, ни на смерть

Тридцать пять лет назад, когда я начал учиться на нейрохирурга, молодые врачи

все еще должны были сдавать экзамен на членство в Королевском колледже

хирургов. Специализированного экзамена по нейрохирургии не существовало –

вместо этого нужно было продемонстрировать свои навыки в общей хирургии,

которая по большей части представляет собой хирургию брюшной полости. Чтобы

получить допуск к экзамену, мне предстояло проработать год младшим

ординатором в отделении общей хирургии – я провел этот год в районной

больнице в пригороде Лондона.

Работы было много: я выходил на ночные дежурства трижды в неделю и каждые

третьи выходные – и это не считая стандартной сорокачасовой трудовой недели.

За переработки тогда платили в ЕМВ – единицах медицинского времени: этот

эвфемизм по сути означал, что за четыре сверхурочных часа мы получали лишь

чуть больше стандартной почасовой ставки. Я оперировал в основном по ночам,

главным образом аппендициты и абсцессы, однако более или менее высыпался. В

отделении работали два старших врача – оба были хорошими учителями, которые

старались всячески поддерживать стажеров, но я – наверное, как и большинство

молодых врачей в то время, – никогда не просил о помощи, если в том не было

крайней необходимости. Неудивительно, что учился я быстро. Но и по сей день я с

глубочайшим стыдом вспоминаю совершенные мною ошибки, которых не

произошло бы, обратись я за помощью к наставнику. Насколько мне известно, как

минимум одна из них обернулась летальным исходом.

Я позабыл почти всех пациентов, которых лечил в тот год, точно так же как

разучился проводить рутинные для хирурга общей практики операции (что

обнаружилось в непальском мобильном госпитале). Но одного пациента я до сих

пор помню отчетливо – даже его имя сохранилось в моей памяти.

Это был мужчина за пятьдесят, который однажды вечером обратился в отделение

неотложной помощи вместе с женой. Одет он был элегантно – в бежевое пальто с

черным бархатным воротником. Он, как и его жена, держался чрезвычайно

вежливо, но с первых же слов сообщил, что раньше лечился по страховке у одного

из старших врачей нашего отделения. Однако срок страховки закончился, и

пришлось воспользоваться услугами Национальной службы здравоохранения.

Оба выглядели очень напряженными: возможно, предчувствовали, что уготовила

для них судьба.

Последние два дня у мужчины болел живот, причем боль постоянно усиливалась.

Я задал стандартные вопросы, чтобы прояснить характер боли: приходила ли она

и отступала волнами (врачи называют это коликами), получалось ли у него

выпускать газы, опорожнял ли он кишечник, рвало ли его.

– Да. Это началось сегодня, – сказал он, скорчив болезненную гримасу, – и запах

просто ужасный.

Про себя я отметил, что это почти наверняка каловая рвота – явный признак