Марш Генри - Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии

политиков, зачастую портит власть, сосредоточенная в их руках, и отсутствие

рядом с ними людей, готовых говорить правду. Тем не менее мы продолжаем

совершать ошибки на протяжении всей карьеры и на этих ошибках неизбежно

учимся гораздо большему, чем на своих успехах. Успех не учит нас ничему и лишь

подпитывает наше самодовольство. На ошибках же можно учиться, но только при

условии, что мы их признаем – если не перед коллегами и пациентами, то хотя бы

перед собой. А чтобы признавать свои ошибки, необходимо бороться с

самообманом, который был столь необходим нам в начале врачебной карьеры.

Когда хирург советует пациенту согласиться на операцию, он фактически

подразумевает, что риск, связанный с операцией, меньше риска, связанного с

отказом от нее. Однако в медицине ничто и никогда не бывает известно наверняка

– мы постоянно сравниваем вероятности и почти никогда не можем с

уверенностью утверждать, к чему приведет тот или иной выбор. Следовательно,

мы должны руководствоваться не только знаниями, но и критическим

мышлением. Обсуждая с пациентом риск, которым чревата операция, я должен

опираться не на сухую статистику из учебников, а на аналогичные случаи из

собственной практики – я должен сказать ему, насколько велик риск того, что

операцию проведу именно я. Но у большинства хирургов исключительно плохая

память на собственные неудачи, они ненавидят признаваться в неопытности и,

беседуя с пациентами, как правило, сильно недооценивают риск операции.

Впрочем, даже если пациент «хорошо перенес» операцию и после нее не возникло

осложнений, все равно она могла быть ошибкой: возможно, пациент и вовсе не

нуждался в операции, а жаждущий оперировать хирург переоценил риск,

связанный с отказом от нее. Избыточное лечение – ненужные диагностические и

лечебные процедуры – все более актуальная проблема современной медицины.

Это в корне неверный подход, даже если пациенту не наносится явного вреда.

Самое важное тут – понять, что другие люди видят наши ошибки лучше, чем мы

сами. Как продемонстрировали психологи Даниель Канеман и Амос Тверски [18],

наш мозг словно запрограммирован неправильно оценивать вероятности. Мы

подвержены множеству когнитивных искажений, которые подрывают нашу

способность мыслить критически. Мы склонны всегда оправдывать себя, а также

принимать поспешные решения в сложных ситуациях, в которых так часто

оказываются врачи. Как бы мы ни старались признать свои ошибки, нередко у нас

это не получается. Безопасность в медицине, сказал я львовским слушателям, во

многом зависит от того, есть ли в нашем окружении коллеги, способные

критиковать нас и ставить под сомнения наши решения. Произнеся это, я подумал

о том, насколько тяжело приходится хирургам, которые все делают в одиночку,

таким как Дев или Игорь.

Впоследствии мне сообщили, что на некоторых студентов та лекция произвела

глубочайшее впечатление: они впервые в жизни услышали, как маститый врач

признает, что тоже совершает ошибки и к тому же подчеркивает важную роль

взаимоподдержки и критики. На фоне моих разногласий с Игорем это прозвучало

иронично.

* * *

Прошло девять дней. Раним утром я сел на велосипед и поехал на Уимблдонский

вокзал. Утро выдалось морозным: машины, стоявшие у моего дома, были

покрыты ледяной коркой, в которой отражался лунный свет.

Я сел на поезд, укутавшись в свое самое теплое пальто (я надеваю его, когда езжу

зимой на Украину), и принялся наблюдать за восходом солнца, которое

поднималось над шиферными кровлями лондонских домов, стоящих вдоль

железнодорожных путей.

Я давно потерял счет этим поездкам. В прошлом я с радостью ждал возвращения

на Украину, но теперь меня наполняли печаль и сожаления.

Я чувствовал, что обязан сдержать обещание и прооперировать женщину с

акустической опухолью, но решил, что больше не стану помогать Игорю со

сложными случаями. Он не единственный хирург в Киеве, выполняющий

подобные операции; я был уверен, что в государственном Институте

нейрохирургии – огромной больнице, особенно по сравнению с крошечной

клиникой Игоря, – их проводили часто и что за двадцать четыре года, прошедших

с моего первого посещения института, многое изменилось. Сложная

нейрохирургия (по крайней мере, на мой взгляд) требует командной работы,