Марш Генри - Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии

беспокойством подумал о том, что операция грозит затянуться до позднего вечера.

Храбро пройдя мимо солдат, охранявших вход в больницу, я отправился на

прогулку в небольшой парк, расположенный поблизости, – впервые я отважился

на нечто подобное только после Майдана. Внезапно потеплело – я скользил по

тающему льду под угрюмым небом. Передо мной кружила рыжая белка с

длинными заостренными ушками. Когда я чересчур приближался к ней, она

пугалась и взбиралась на ближайшее дерево. Я признался белке, что мне все

труднее помогать Игорю с серьезными операциями, а затем побрел обратно в

больницу, показал охранникам паспорт и вернулся в операционную.

Череп пациентки был практически полностью вскрыт, и Игорь вовсю орудовал за

операционным столом. Я занял привычное место на жесткой каталке в углу

наркозной комнаты. Дверь в операционную была приоткрыта, так что иногда я

слышал, как Игорь покрикивает на медперсонал. Кости черепа он резал с

помощью привезенного мной пневматического сверла, подключенного к

компрессору. Сам компрессор стоял рядом с каталкой, на которой я лежал:

каждые несколько минут, когда возникала необходимость в дополнительной

порции сжатого воздуха, он издавал оглушительный рев. Я то погружался в сон, то

снова просыпался. На часах половина третьего – а они только начали разбираться

с костями! Уже не впервые я мысленно зарекся приезжать на Украину. Прежде я

не раз проводил поздние операции, но прекрасно понимал, что это не лучший

вариант… Да и была ли в этом острая необходимость? Действительно ли Игорю

нужно заниматься столь редкими и тяжелыми случаями? «Так больше

продолжаться не может», – твердил я себе. Я постоянно злился, и это слишком

сильно напоминало мне работу в лондонской больнице.

В какой-то момент Игорь попросил продолжить операцию за него. Он действовал

неторопливо и осторожно, но ему никак не удавалось найти зрительный нерв,

поэтому возникла необходимость в моей помощи. Едва я устроился в

операционном кресле, от злости не осталось и следа. Операция продвигалась

неплохо. Я чувствовал себя собранным и счастливым, меня переполняли

неистовое волнение и возбуждение – я наслаждался работой. Несколько часов я

аккуратно разрезал прилегающие ткани, чтобы добраться до зрительного нерва –

работать приходилось на участке шириной всего один сантиметр. Но когда

зрительный нерв показался, я понял, что впустую потратил время: он был

настолько истончен под тяжестью опухоли, что вернуть девушке зрение в левом

глазу не представлялось возможным.

– Она была слепой на левый глаз? – спросил я Игоря.

Мне только и сказали, что зрение пациентки сохранилось на двадцать процентов.

Больше никто ничего не знал. Тут я понял, что допустил серьезную ошибку.

Следовало побольше расспросить о ее зрении, прежде чем приступать к операции.

Знай я, что девушка уже ослепла на левый глаз, я бы не стал возиться столько

времени, пытаясь найти и сохранить левый зрительный нерв.

После трех часов напряженной работы от опухоли осталась совсем небольшая

часть, но я не на шутку устал. Было поздно, и я решил, что Игорь без труда удалит

остаток опухоли самостоятельно. Справлялся он неплохо, хотя впоследствии по

его комментариям я понял, что недостаточно хорошо объяснил ему анатомию

зрительных нервов. Я пошел перекусить, а вернувшись, обнаружил, что Игорь

успел удалить опухоль, но повредил перекрест зрительных нервов – место их

пересечения. Это всецело моя ошибка: мне следовало проконтролировать Игоря,

когда он удалял последний фрагмент опухоли, либо же сделать это самому.

Я посмотрел в микроскоп.

– Она ослепнет, – сказал я.

– Но правый зрительный нерв в полном порядке, – удивился Игорь.

– Да, но перекрест поврежден, – ответил я и добавил: – Что ж, это могло

произойти и со мной.

И действительно, могло. Но если бы я сам провел последнюю часть операции, то

знал бы наверняка, что сделал все возможное. Игорь промолчал. Не думаю, что он

мне поверил.

Мы закончили к девяти вечера. На голову пациентки наложили швы. Когда мы

уходили, она еще не очнулась после наркоза, но зрачки обоих глаз были

расширенными и черными и не реагировали на свет – явный признак слепоты,

которой Игорь упорно не хотел признавать.

– Может, завтра ей станет лучше.

– Сильно сомневаюсь, – ответил я.