Ирина Ясина - История болезни

Я уговаривала маму:

— Мамочка, если бы от моей болезни существовало хоть какое, самое тяжелое, самое противное лекарство, неужели я бы не стала его принимать?

А мама мне говорила:

— У тебя нет боли. Боль — это мука.

Это так. У меня ничего не болит. Мои ноги просто не слушаются. Хочется лежать и не двигаться. Даже не пытаться поднять руку. Когда ты спокоен и неподвижен, то на минуту можешь представить, что здоров. Ничего не болит, просто лежишь тихо-тихо и дышишь. Смотришь в окно и видишь деревья, цветы, белок, птиц. Подходит кошка, поднимаешь руку, чтобы погладить это мурлыкающее счастье, и понимаешь, что левой рукой гладить Норку тяжело. Норка, сядь справа...

Но боли нет. Ты не глотаешь обезболивающие таблетки, не колешь уколы, которые снимают боль, но туманят голову. Люся Улицкая говорит, что после химии так плохо, что ни читать, ни говорить. Только слушать музыку.

— Я впервые в жизни по-настоящему послушала всего Баха, всего Бетховена...

Но потом пройдет. Боль пройдет — и ты снова пойдешь на работу, сваришь мужу обед, встанешь ночью с кровати, когда захочется пить... А если не пройдет, тогда все ненадолго. Как у Лилиан в том ремарковском романе. Но человек хочет жить. Всегда? В любом состоянии? Я пока не знаю.

В конце года произошло неожиданное и страшное. Умер мой неулыбчивый спутник, мой муж, здоровый, молодой мужчина, с которым мы расстались полгода тому назад по моей воле. Расстались из-за моего желания покоя себе и свободы ему. Мой неулыбчивый спутник умер в один миг, не почувствовав боли. Недожив до пятидесяти лет. Смерть, которой человек с моей болезнью завидует. Да и любой другой завидует. Если бы не так рано.

И опять в голове мои дурацкие сравнения. Что лучше? Вот так сразу, как он, или так мучительно — как я? Наверное, нельзя сравнивать. Наверное, живой человек, даже самый больной, не должен об этом думать... Ему, любому живому, по-прежнему так много дано. Лицо своего ребенка. Мамины смеющиеся морщинки. Солнце на щеке. Кошка мурчит. Запах нарциссов. Но я часто думаю, наверное, даже мечтаю о быстрой смерти. Поэтому не боюсь ни самолетов, ни лодок, ничего такого. Но так было бы слишком просто. Моя пьеса так решительно не закончится.

Религиозным людям намного легче. Они верят, что за той гранью, за той таинственной чертой их что-то ждет. Встречи с ушедшими? Как минимум... А я не умею поверить в это. И это моя беда.

А еще страшное чувство вины. В чем я виновата? За что казню себя? За слова... Сколько раз я подкалывала его:

— Не мучай меня, замучаешь до смерти, потом жалеть будешь...

Кто бы знал, что выйдет чудовищно наоборот.

Люся спросила меня:

— Если бы ты знала, если бы предчувствовала, каков предначертанный конец, как бы ты тогда, весной, поступила?..

Господи, конечно, я была бы счастлива терпеть и дальше его придирки, его насмешки, его привычки. Как можно дольше. Как на многое я бы не обращала внимания. Как можно дольше. Только бы он жил. Я бы воевала и гнала бы его к врачам, я стояла бы на коленях, умоляя его измерять давление и пить лекарства. А я сделала так всего однажды. Результата не было, что правда, то правда. Ну и что, что он не хотел лечиться, что он действительно слышать о врачах не хотел? Как я тогда, в начале своей эпопеи: они все хотят меня обмануть, обобрать. Ужас, какое-то первобытное сознание.

— Сама инвалид, не надо из здоровых людей больных себе в компанию делать, — говорил он.

Я обижалась и не настаивала. Здоров так здоров. А надо было искать слова и убеждать, валяться в ногах. Эх, это я сейчас так думаю...

Но все уже произошло. Его нет. На наших общих фотографиях я улыбаюсь во весь рот. А он серьезен. Нарочито серьезен. Но есть одна, где все наоборот. Улыбается он! Искренне, как мальчишка. Это мы в большом и очень добром и настоящем зоопарке. Мы только что посмотрели фламинго и движемся к коалам.

Новое десятилетие

Началось новое десятилетие. Я сижу на берегу Индийского океана. Прилив — отлив. Обезьяны носятся по пальмам. Того гляди сшибут и уронят вниз кокосовый орех. А они, орехи, здоровенные. Упадет такой на голову...

В Кению, в Момбасу меня вытащили мои настоящие друзья — те самые Вера и Игорь, с которыми мы когда-то совершали подвиги на Байкале. Вот уж не думала, что увижу Африку. Слонов, зебр, жирафов — не в зоопарке, а на воле. Меня будет носить на руках в океан и из него чернокожий красавец Салим. Я буду спрашивать креолку Йоланду, что такое настоящая креольская кухня, и слышать в ответ: