Ирина Ясина - История болезни

Так вот, в моем реабилитационном центре собираются обычные молодые ребята, у которых даже мысли нет, что бороться за свои права удобнее и эффективнее всем вместе. В той же Америке вообще был период, когда борьба за права различных групп шла по всем фронтам. Чернокожие, инвалиды, секс-меньшинства. Ведь права есть у каждого гражданина страны. И они одинаковы! Правда?

Еще один вопрос меня волнует. Но его не задашь, попивая чай с булкой в больничном буфете. Не задашь человеку, который сам на эту тему не думал. Даже не каждому, находящемуся в сходной с моей ситуации. Суть вопроса наивна и глупа — что страшнее? Что страшнее и с чем труднее примириться — мгновенная травма или постепенная деградация? Мне хочется об этом поговорить, но ребята в реабилитационном центре не поймут меня.

Я решаюсь спросить Костю. Он чуть старше меня. Четыре года назад сломал шею в автокатастрофе. До травмы — бизнес, любящая жена, чудесные дети. После травмы та же жена и те же дети. И невозможность содержать семью. И неподвижность.

Что происходит с человеком, попавшим, например, в автокатастрофу или неудачно нырнувшим, когда он наконец приходит в себя и понимает, что неподвижен? Что со мной происходило, когда я узнала диагноз, я помню. И мысли о суициде у меня были. Но из-за возможной страшной, но далекой перспективы и подворачивающейся ноги люди не кончают с собой. Ведь перспектива — она где? Год, пять лет? А пока они текут, ты к страхам привыкаешь. А когда так — открыл глаза и даже наложить на себя руки сам уже не можешь? Поговорить пока не решилась...

2010

Я хочу верить в то, что тьма сгущается перед рассветом. Более страшного года в моей жизни пока не случалось.

Моя семейная жизнь никогда не была простой. Мы разные. Он любит Восток, а я Запад. И вместе им не сойтись... Я не утрирую, все примерно так и было. Притом что мы оба безоговорочно признавали десять заповедей, во всем остальном мы не сходились.

Он вырос в Закавказье. Модель семьи, место женщины в ней — все отлично от моих представлений о собственной жизни. Я всю жизнь стучалась, прежде чем войти в комнату собственной дочки. Даже когда ей было семь лет. Я никогда не читала бумаги на ее письменном столе. Английское слово PRIVACY. Собственное пространство. А тут все наоборот.

— Мы же семья!

А значит, есть право войти без стука...

Не обсуждаю, что хорошо, что плохо. По-другому. А поскольку оба с сильными характерами — подвижек навстречу не было. Я виновата больше. Потому что я — женщина. И если я хотела семью, я должна была уступать.

В чем уступать? Он считал, что женщина должна быть дома. Больная женщина — тем более.

— Чего тебе не хватает? Я тебя всем обеспечиваю!

Все так. Но как-то слишком линейно. Мне же нужно не только вкусно есть, раз в год ездить на море. Зачем-то мне нужно работать.

А еще я спорю. Я отстаиваю свою позицию. Зачем? Теперь, после произошедшего, сама не знаю. Мы спорим о ценностях, о роли спецслужб, о мировом заговоре, об экономике, воспитании детей, о качествах того или иного приятеля. Мы спорим обо всем. Я должна была уступать. Потому что я — женщина? Я не уступала. Один раз он купил мне фигурку ослика. Это я? В его глазах — несомненно.

Он никогда бы не ушел сам. В его джентльменском кодексе была невозможность уйти от жены. Даже если вместе несладко. Тем более, если жена тяжело больна. Даже если она сама это предлагает. Разойтись и жить каждый своей жизнью — невозможно. В этом он был настоящим мужчиной. Сильно отличаюимся от моего легкомысленного первого мужа.

Я видела, как он мучается.

— Нам же плохо вместе. Мы совсем разные.

Удар ладонью по столу:

— Я счастлив!

Мне предстояло принять решение самой. Меня подталкивала к этому его мама — мудрая женщина, которой, конечно же, было наплевать и на меня, и на все вокруг, кроме покоя и счастья собственного единственного сына.

После одной из вечерних ссор, моих слез и полной невозможности понять друг друга утром он уехал в командировку. В Рим. А я собрала его вещи и вывезла к нему в квартиру. Я хотела покоя себе и счастья ему.

Я не решилась позвонить. Малодушно написала эсэмэску. Жизнь перевернулась.

А в мае заболела моя мама. Онкология. Третья стадия. Жизнь перевернулась еще раз. Но на свои места ничто не встало.

Кто забудет московскую жару и смог лета 2010 года? Мы жили в аду. Здоровым-то было тяжело, а уж маме... Химия, химия, химия, операция, химия, химия. Мы считали дни и градусы на термометре. А я в то лето почувствовала себя не самой слабой в семье.