В полдень Тодор очнулся от дремы. Чур меня - ни озера просторного, ни машины-паровоза с узорной решеткой, с трубой самоварной, с могучим котлом. Встало солнце, все, как в воду кануло, а воду ту первые петухи залпом выпили.
Вчера еще праздновали зазимки. Русаки линяли клочьями. Медведи в берлоги на бок валились. Олени и лоси сбрасывали старые короны в буреломах. Мужики меняли тележные колеса на санные полозья.
А нынче Тодор себе не верил: солнце палило, голос горлицы слышался в земле нашей. Лесные склоны веселились великим шумом лиственным, на холмах виноградники цвели, лозы заботливо на подпорки подвязаны. Каменным мхом поросли на дубравных пригорках молдаванские валуны.
Только чугунная дорога пролегала в долгих травах под ногами Тодора - еле видная в поросли, ржавчиной съеденная, будто сто лет в обед не ходили по ней тягловые паровозы на далекий перевоз.
На дегтярных шпалах цвела ягода-земляника - слепой цвет по колено, а листы трефовые. Не простая ягода. Путеводная.
Манила, тянула ягода, указывала путь. Так и пошел Тодор по шпалам процветшим, куда заманиха-земляника вела, прямо в лето полуденное. Долго шел, да все по виноградникам.
В потайном кармане проснулся крыса, носом повел, учуял близкое жилье: молоком пахло и березовыми поленьями.
Затревожился. Тодору на плечо вскочил, шею усом щекотнул.
- А скажи, брат-крыса, зачем на виноградных подпорках расшитые пояса да атласные ленты повязаны - вон их сколько, на ветру полощутся. От сглаза что ли? - спросил Тодор, чтоб отвлечь его от тревоги.
Яг ответил:
- Кому тут порчу наводить - вон мы сколько уж протопали, ни одной живой души не встретили. Слыхал я от дедки моего, что бабы, которые младенца заспали до смерти, так перед Господом невольный грех замаливают. Преставилось дитятко неподпоясанное, как же ему в Божьем саду винограды за пазуху собирать, в том саду, где всем детям ягод вдосталь? Ягоды наземь попадают - душеньки сытые голодную душенку на смех поднимут. Вот и горюют матушки, дарят ленты да опояски - чтоб дитя в раю голодным не бегало. Слишком много обетных поясов, Тодор. Нешто Ирод здешних первенцев на извод пустил, коли столько матерей детей оплакивают.
Вышитые опояски и выгоревшие под жар-солнцем ленты красного атласа печально и сухо на ветру детскими погремушками трясли. Сквозила по лозам волна неутешного низового ветра.
- На то они и матери, чтоб горе горевать, диву дивиться и в радости вдвойне радоваться… Не мне о матерях толковать. - тихо отозвался Тодор, матери не знавший, соломинку сорвал, пожевал задумчиво и прибавил - а скажи, брат-крыса, отчего это место зовется “Безвозвратным островом”?
- Разное говорят, - насупился крыса - а я в одно верю: приказал как-то Царь-Государь все свои владения занести в знатную книгу. Сто писарей все уезды-губернии исколесили, всюду нос сунули, все, как есть записали - где столб, где стог, где стол яств, где гроб тесов. А один писарек - горький пьяница в здешние палестины на кривой козе заехал. Спрашивал у местных - мол, как да что тут прозывается, а попадались ему остолопы да дремучие бестолочи, мычат и зенки пучат - так ничего и не вызнал писарь-пьяница и решил в путевую грамоту записать этот остров “Беспрозванным”. А так как нализался накануне в шинке красной водки, окосел, да и вывел вензелем “Безвозвратный”. Бумага-то казенная, не жук начхал, а нерушимая печать государева. Так менять и не стали, махнули рукой на описку.
- Горазд ты врать, братец-крыса - усмехнулся Тодор.
- Верно. Вру. - признался Яг - может потому, вру, что сам не тороплюсь достоверно узнать, отчего этот остров и не остров вовсе, а сам из себя Безвозвратный.
Вспархивал винтом, заливался трелями жаворонок в просини облачной.
Канула в сырую папороть попутная земляника-самоцвет.
Открылся перед Тодором из табора Борко город на холме виноградном.
Ай-да, город!
Стены сахарные, крыши киноварные, торчат золоченые кочеты на шпилях, реют флаги двухвостые, праздничные колокола гудят львиными зевами.
На воротах зубцы унгаринской резьбы, смотровые башенки, а вокруг сады, сады, сады - снежным кружевом кипели.
Ворота настежь - заходи, прохожий. Прямо в те красные створы муравами да райскими птицами искусно расписанные и вела чугунная дорога - вроде, как, смекай, тут всему пути гостеприимный конец.
Обрадовался рыжий лаутар, брату-крысе подмигнул:
- Ну смотри, Яг, разве не чудо, экий пряник одномёдный нам Господь от щедрот из рукава стряхнул. Ты не хочешь, я отвечу - от того это место безвозвратное, что дураков нет из земной благодати возвращаться!
Читать дальше