Феликс Максимов - Игра

Копыта громыхали по кровлям соборов и по крытым рынкам и по лесным кронам, и по океаническим валам, что как улыбка самозванца сверкали в звездной пыли…

А мои руки были пусты, и я не любил больше лоснящуюся от нечеловеческого пота плоть Ноэми, и рыжие, а не каштановые, на поверку, косы, Ноэми и цепкие руки Ноэми…

Я не любил Ноэми, глядя как валятся под ураганными завихреньями деревья, как шутки ради, демоны устраивают выкидыши стельным коровам и женщинам.

И только один не играл, только его я способен был любить в ночь позора и боли моей. Я уже почти простил ему воровство. И кем я был в ту ночь, моя супружница?

Он, великолепный вор, он один имел право носить мое родовое имя.

- Адский ход! Хэй - Хэй!

-

- восклицал самозванец, прогибался назад, как радуга, и смеялся и был полон юношеской силы, растрачиваемой на всех без разбора, и позволял целовать себя в лоб и целовал сам и ни тени души не было в его заемном топазовом теле. Он звал меня к себе и издевался:

- Храни Допсог нашу душу, бедный Даниель Малегрин! Подойди, выпей из моих рук, из моих рек, из моих ран, пей меня допьяна, дочерна, докрасна, добела! Иди сюда, всадник, твоя кровь - вода, твое семя - бесплодно, иди ко мне, мы будем спать на горе Кармель, на горе Кармель всем места хватит! Я твоей смертью умру.

Светлые полуденные волосы его, хрупкие плечи, алавастровое тело его, бедра его критские, гимнаст Господа бога, будь проклят ты и семя твое… И ныне и присно и вовеки веков.

Но я пил дождевую воду из его ладоней.

А он ударил меня в грудь лунным серпом стопы и приказал:

- Бог с тобой, Князь! Пшел вон! Я занят.

В хороводе - маммон и бегемот и отец Делирий Клеменс и стволы сосен и вода и камни и прошлогодняя хвоя и руки и бедра и груди и кресты меж ними и черная бородка Раймона и распадающаяся на части плоть мертвецов - Легата, Удавленника и Гробовика - Корчмаря. Рассеиваясь над уснувшей землей они кликали, как поздние журавли:

- Идем в Гефсимань, к Богу, чтобы плакать с Ним, потому что Он не любит нас.

Мертвый Легат вдруг припал к плечу Павлиньей маски и заплакал, повторяя:

- Господин… Освободи… Не могу больше. Я не шлюха, я мертвец. Отпусти меня к Инес. К дочери Этьенны де Фуа… К той, зарубленной. Шляпка соломенная, розан. Больно мне. Отпусти меня спать.

- Ступай, дитя… - шепнул самозванец и поцеловал бойкого мертвеца в лоб. - Никто не напомнит тебе об Авиньонской ризнице и о том, как в восемнадцать лет становятся легатами.

В последний раз я увидел спокойное, почти живое лицо Алессио Кавальери.

Того, кто в последний миг жизни подумал о спасении другого.

Алессио устало закрыл глаза и лег под копыта гнедой лошади аспидной угольной пылью с кусочками костей.

Я упал в мох ничком и ослеп.

Поздним утром кто-то положил мне на лоб смоченную в ледяной воде тряпку. Постанывая, я приподнялся. Подле моей постели сидел Весопляс.

- Плохо вам было в эту ночь… Князь. Доброе утро.

Солнечный свет из окна косо падал на родное лицо комедианта.

“Странно - подумал я - время не щадит” - над верхней губой Весопляса, маленькой, нежной по-девичьи, проложили тропинку светлые усы. Левый висок серебрился на свету, как паутина. Невольно я дотронулся кончиками пальцев до его ранней седины. Весопляс покраснел и отвернулся.

- Хорошо, что я поехал вслед за вами и Ноэми. Видимо, в пути с вами приключилась горячка. Вы едва не умерли во сне, мой господин. Все бредили о демонах.

- Где я?

- В Ньюкасле. Постоялый двор “Василиск”. Я привез вас домой.

- Нет… Я хочу домой, милый мой Весопляс… у меня нет дома. Где Ноэми? Позови.

Весопляс неожиданно сжал мой лоб.

- Она сбежала. Сегодня ночью. Она уехала вместе с Луисом в Саламанку. Говорят, они с Натали - Марией помолвлены. Свадьба через полгода. Вас просили быть посаженным отцом.

- Нет… - только и смог промямлить я. Я искал спасения, уткнувшись в колени его. - Я хочу уехать.

Весопляс потерянно улыбнулся:

- Вы оставите меня, князь? Но вы правы. Такой исход я предусмотрел. В порту Глазго вас ждет шхуна “Саламандра”. Корабль доставит вас в Остенде. Кое-какие деньги я переписал на ваше имя в Антверпенском банке… Теперь вам надо отдохнуть перед отъездом.

Тут только я заметил Бартоломеуса, толкущего порошок в медной ступке.

Он не обращая на нас внимания, примостился на деревянном подоконнике.

В коричневой пузатой бутылке из-под мадеры нелепо топорщилось сломанное павлинье перо.

Створки окна были открыты - золотом сидра проливался в комнату сентябрьский сад.