Unknown - SergeiMinaev-MoscowLoveNot

нул про себя Котомин, — ох уж эта мне манера ук

лончивых еврейских полуответов. “Не уверен. Не ду

маю. Боюсь, не получится”. Ты, сука, или боишься, или точно не получится. Чего наводить тень на пле

тень? Или в вас сидит вечный страх концлагерей и

погромов? Скажешь “да” — витрину разобьют, ска

жешь “нет” — в газовую камеру отправят. Так вас

именно за эту ебучую неопределенность и громили

и травили, неужели за столько веков не понятно?»

Котомин не любил Фельдмана не в силу прису

щих последнему ярко выраженных черт характера

Москва, я не люблю тебя

211

еврейского народа, а скорее за отсутствие таковых.

Кроме привычки отвечать вопросом на вопрос, ни

чего другого анекдотичнопейсатого в Марке Арноль

довиче не было. Он всегда был опрятен, вежлив, в

меру носат, не стремился переложить работу на

других или увильнуть. В подлости замечен не был, давал в долг по мелочам и честно делил деньги, ко

торые благодарные больные (а такие попадались

только Фельдману) совали в карманы врачебного

халата.

Антисемитизм Котомина не был бытовым. Нена

висть к Фельдману происходила из пещерной архаи

ки русского человека, лучше всего описанной в анек

доте про коммерсанта девяностых, продавшего черту

душу за миллион долларов. Коммерсант, в принципе

удовлетворенный уверением сатаны в том, что в бли

жайшее время за эти деньги делать ничего не при

дется, шел домой и говорил про себя: «Все же в чем

то ты меня наебываешь».

Вот и Котомин за все два года работы с Фельдма

ном не мог понять, в чем его наебывают. Пара тысяч

рублей в долг, «до пятницы», отдаваемая через ме

сяц, легкий отказ от своей доли в «пациентских» в

пользу водителя (у него жена беременная), понима

ющие, участливые глаза в похмельные дни у сотруд

ников. Все это говорило, что существует у Фельдма

на какой то секрет. Есть, есть в жизни этой падлы

что то большее. Что то, позволяющее ему с легкос

тью отказываться от «леваков» и соболезновать по

хмельному Трофимову. Что то глобально несправед

ливое, достающееся Фельдману «на шару». Что то та

212

Сергей Минаев

кое, в чем, несомненно, есть доля Котомина, которую

Фельдман тщательно от него маскирует своими фаль

шивыми улыбочками и веселенькими анекдотами.

А потом, небось, приходит этот Фельдман домой, к

жене и детям (у него второй недавно родился. И как

он их кормит на свою зарплату? Жена у него рабо

тает, ага, так мы и поверили), и за ужином расска

зывает, как ловко в очередной раз развел этого ба

рана Котомина.

Был бы Фельдман жаден, изворотлив, расчетлив и

подл — Котомин бы с легким сердцем хлопнул себя

по ляжкам и сказал: «Ну, чего еще от еврея ждать».

А так ждать приходилось непонятно чего, но явно не

хорошего. И жить с этим Котомину было все труднее

и труднее, хоть с работы уходи.

И вот теперь этот чемодан. Как развязка плохо

го сериала. Котомин предчувствовал, нет, даже точ

но знал — именно в этот раз все и случится. К это

му все, собственно говоря, и шло. Фельдман возь

мет и кинет и его, и Трофима (хотя Трофим чемодан

не видел, Котомин это точно знал). Кинет легко и

непринужденно. На один миллион долларов. Пока

непонятно как, но это же Фельдман! А главное, за

чем ему так много? Отец у Арнольдыча известный

хирург, мать гинеколог. Про практику в частной

клинике тоже всем известно. Чего ему, денег, что

ли, на жизнь не хватает? Как Котомину или Трофи

му? Зачем ему вообще эти бабки? Он чего, нужда

ется? Точно кинет. Нет в нем русской широты ду

ши и вечного стремления к справедливости. Нет, и все тут.

Москва, я не люблю тебя

213

Котомину отчаянно захотелось курить. Машина

встала на перекрестке, он уставился в окно и без

особого интереса стал наблюдать, как на противопо

ложной стороне улицы двое бугаев спортивного ви

да пытались затащить в «девяносто девятую» упира

ющуюся девчонку. Та отбивалась, громко верещала, но прохожие шли мимо, погруженные в свои москов

ские проблемы. «Вот же пидоры какие все стали рав

нодушные. Так и меня с Трофимом сейчас разведут, а всем хоть бы хны... Такой город», — подумал Ко

томин, а вслух сказал:

— Конечно, нужно уезжать из Москвы.

— Что? — переспросил Фельдман.

— Уезжать надо отсюда. Из Москвы, из страны.

— А, — пожал плечами Фельдман, — наверное, ты прав.

Фельдман точно знал, что Котомин прав. Фельд