Андрей Майданский - Спиноза Б. Избранные произведения

обстоятельствах — когда бактрийцы отложились, а скифы вынуждали

его на сражение, между тем как сам он лежал вследствие ранения в

бездействии. Тогда он (как утверждает тот же Курций в кн. 7, гл. 7),

«снова впавши в суеверие, это посмеяние над человеческим умом, приказывает Аристандру, перед которым он обнаружил свое

легковерие, узнать посредством жертвоприношений, каков

8

8

будет исход». Подобным образом можно было бы привести очень

много примеров, весьма ясно показывающих то же самое, именно: что

люди порабощаются суеверием, только пока продолжается страх, и

что все то, что когда-либо почиталось из ложного благочестия, ничего, кроме фантазий и бреда подавленной и робкой души, не

представляло и, наконец, что прорицатели больше всего царили над

простонародьем (plebs) и больше всего были опасны для царей при

наиболее затруднительном положении государства. Но так как это

всем, я думаю, достаточно известно, то я воздерживаюсь говорить об

этом.

И

так, из этой причины суеверия ясно следует, что все люди от природы

подвержены ему (что бы ни говорили другие, думающие, что оно

возникает вследствие того, что все смертные имеют лишь смутную

идею о божестве). Далее следует, что суеверие должно быть очень

разнообразно и непостоянно, как все причуды души и припадки

безумия, и, наконец, что оно поддерживается только надеждою, ненавистью, гневом и хитростью потому, что оно в самом деле

порождается не разумом, но только аффектом, и притом самым

сильным. Итак, насколько легко люди оказываются во власти какого-

нибудь рода суеверия, настолько, наоборот, трудно добиться, чтобы

они коснели в одном и том же суеверии; напротив даже: так как чернь

(толпа — vulgus) всегда остается одинаково жалкой, она поэтому

никогда не остается спокойной надолго, но ей более всего нравится

только то, что ново и в чем она еще не успела обмануться. Это-то

непостоянство и было причиною многих возмущений и страшных

войн, ибо (как явствует из только что сказанного и как Курций

отлично заметил в кн. 4, гл. 10) «ничто лучше не властвует над

толпой, чем суеверие»; вследствие этого под видом религии народу

легко внушается то почитать своих царей как богов, то проклинать и

ненавидеть их как всеобщий бич рода человеческого. Во избежание

этого зла было употреблено огромное старание обставить религию, истинную или ложную, обрядами и церемониями так, чтобы она

считалась важнее всего и чтобы к ней все постоянно относились с

величайшим почтением. Удачнее всего это получилось у турок. Они

считают за грех рассуждать о религии и мысль каждого подавляют

такой массой предрассудков, что ни одного уголка в душе не остается

здравому рассудку даже для сомнения.

9

9

Н

о ведь если высшая тайна монархического правления и величайший

его интерес заключаются в том, чтобы держать людей в обмане, а

страх, которым они должны быть сдерживаемы, прикрывать громким

именем религии, дабы люди сражались за свое порабощение, как за

свое благополучие, и считали не постыдным, но в высшей степени

почетным не щадить живота и крови ради тщеславия одного какого-

нибудь человека, в свободной республике, напротив, ничего [такого]

не может быть мыслимо и попытки [такого рода] могут меньше всего

иметь успех, потому что предрассудками или иным образом подавлять

свободное суждение всякого человека совершенно противоречит

общей свободе. А что касается раздоров, возникающих под предлогом

религии, то они происходят положительно только оттого, что о

спекулятивных предметах (res speculativae) издаются законы и что

мнения подобно преступным деяниям вменяются в вину и

осуждаются, а защитники и приверженцы мнений приносятся в

жертву не общественному благу, а только ненависти и жестокости

противников. Если бы на основании государственного права

«обвиняли только за деяния, за слова же не наказывали», то подобные

раздоры не могли бы прикрываться видимостью права и разногласия

не переходили бы в возмущения. И так как нам выпало на долю это

редкое счастье — жить в государстве, где каждому предоставлена

полная свобода суждения и каждому разрешается поклоняться богу по

своему разумению, где милее и драгоценнее свободы ничего не

признают, — то, я думаю, сделаю приятное и небесполезное дело, если покажу, что эта свобода не только может быть допущена без