Omenus - Майкл Льюис

облигации.

Но было уже слишком поздно. Стоило мне задать несколько вопросов в связи с этими

облигациями, и вся торговая империя пришла в движение. Маклеры инстинктивно крутились

вокруг моего стола, как встревоженные кобели вокруг текущей суки. В следующие 24 часа мне

позвонили пять-семь торговых людей из Нью-Йорка, Чикаго и Токио. Я слышал от них одно и то

же: *Ну, пожа-а-алуйста, валяй же... Продай их, и станешь героем». Вся фирма Salomon Brothers говорила в один голос, и голос этот звучал очень громко. Но никто из этих людей не мог дать мне

гарантий, получить которые я считал своим долгом. Затем зазвонил телефон на моем столе. Я

поднял трубку. Голос в ней был смутно знаком. Он произнес: «Ты, слизняк, как это тебя еще

вконец не затрахали? Думаешь, с этими сраными облигациями заполучил свой говенный шанс?»

Это был сам мастер матерной речи. Человек-пиранья.

Мы с ним разговаривали впервые, и получилось так, что именно он взял на себя

ответственность за будущее облигаций. Он пообещал, что мой клиент ни в каком случае не

пострадает, и, если в устах других подобные заявления звучали ненадежно, в его словах была

весомость. Я знал его репутацию и имел возможность понаблюдать за ним. Он был человеком

слова, насколько это возможно в мире, где правит всемогущий доллар. Он знал рынки облигаций

лучше, чем кто бы то ни было в Salomon Brothers. Я поверил ему. Я позвонил Александру и

сообщил, что намерен продать акции. Он в свою очередь быстренько заключил пари с

директорами групп с 41-го этажа, что я продам эти облигации. Он ставил на меня десять к

одному. Это была инсайдерская торговля в ее самой благопристойной форме.

Затем я позвонил своему французу и рассказал ему, что запаниковавший араб (Человек-

пиранья прозвал его «верблюжьим жокеем») мечтает по дешевке сбыть облигации на 86

миллионов долларов, что облигации эти сейчас не в моде и сильно недооценены в сравнении с

аналогичными выпусками и что, если он их купит и продержит несколько месяцев, в Америке, может быть, удастся найти покупателя. В этом предложении не было ничего особенного, за

исключением языка, который я использовал. Я воспользовался языком спекулянтов.

Большинство продавцов облигаций использовали язык инвесторов, занимались анализом

компаний и их перспектив. Я смутно представлял себе, что Olympia & York работает с

недвижимостью. Я твердо знал, что весь мир был настроен против этих облигаций. Они были

настолько непопулярны, утверждал я, что должны быть дешевыми.

Этот язык мой француз понял сразу. Я был уверен, что он, в отличие от большинства

других инвесторов, отнесется к пакету облигаций на 86 миллионов долларов легко и просто. Я

считал его своим лучшим клиентом. Думаю, он доверял мне, хотя мы знали друг друга едва

четыре месяца. И вот я продал ему нечто такое, к чему не согласился бы прикоснуться даже

зонтиком, если бы это прикосновение не обещало мне такого успеха. Я и тогда понимал, что все

это чудовищно. Но теперь я отношусь к этой операции гораздо хуже, чем в то время. С минуту

поразмышляв над моим предложением, он купил облигации Olympia & York на сумму 86

миллионов долларов.

Поздравления из самых удаленных уголков империи Salomon Brothers поступали ко мне в

течение двух дней. Почти все наши шишки позвонили мне, чтобы сообщить, как они счастливы, что мой француз купил эти облигации О & Y, и какое замечательное будущее меня ждет в

Salomon Brothers. Мне позвонили друг за другом Штраус, Мэсси, Раньери, Мериуэзер и Войт.

Случилось так, что как раз в тот момент я отсутствовал. Звонки принимал Дэш Рай-прок, который

потом вполне благодушно возмущался, что поздравляли не его.

Но в его реакции был и оттенок серьезности. Меня благословили боги. За время работы в

Salomon Brothers я несколько раз видел этот ритуал, но никогда он не доходил до таких

смехотворных крайностей, как сейчас, когда мне удалось продать эти забытые богом облигации.

Как правило, чем больше. чествуют продавца внутри Salomon, тем грустнее дальнейшая судьба

его клиента. Я был обрадован наклеенным на моем столе маленьким желтым прямоугольничком

записки, в которой значилось: «Том Штраус позвонил сказать, что это классная работа», - но в

глубине души испытывал страх за моего француза.

Наконец сладость торжества заглушила боль от понимания, что я поставил моего самого

ценного и любимого клиента в опасное положение. Потом был самый для меня важный звонок -