Неизв. - Заир

Париж стоит гораздо большего. Перед моим мысленным взором предстали религиозные бойни, кровавые ритуалы, короли и королевы, музеи, замки, художники, которые страдали, писатели, которые напивались, философы, которые кончали с собой, военные, которые замышляли покорить весь мир, предатели, которые одним движением руки свергали династию, истории, которые позабылись, а теперь опять воскресли в памяти - и рассказываются на новый лад.

***

Впервые за очень долгое время я, переступив порог моего дома, не присел к компьютеру проверить почту и срочно послать ответ. Ничего срочного. Я даже не пошел убедиться, что Мари спит, ибо знал, что она лишь притворяется спящей.

Я не включил телевизор посмотреть ночные новости, потому что новости эти я знал с детства: одна страна угрожает другой, кто-то кого-то предал, экономика переживает упадок, Израиль и Палестина за протекшие пятьдесят лет так и не пришли к соглашению, еще один взрыв, еще один ураган оставил тысячи людей без крова.

Я вспомнил, как утром, поскольку террористических актов не случилось, в виде главной новости преподносили переворот на Гаити. Какое мне дело до Гаити?! Какое отношение это имеет ко мне, к моей жене, к ценам на хлеб в Париже, к племени Михаила? Как можно истратить пять драгоценных минут жизни на то, чтобы слушать о мятежниках и президенте, смотреть на уличные манифестации, репортажи о которых крутят бессчетное количество раз и преподносят как важнейшее событие в истории человечества. Переворот на Гаити! И я верил! И досматривал до конца! Нет, в самом деле, дуракам следует выдавать особые удостоверения личности, поскольку именно дураки поддерживают коллективную глупость.

Я открыл окно, впустив в комнату ледяной ночной воздух, разделся, убеждая себя, что смогу вытерпеть стужу, и некоторое время стоял, ни о чем не думая, чувствуя лишь, что мои ноги попирают пол, глаза устремлены на Эйфелеву башню, уши слышат собачий лай, завывание сирен, человеческую речь, в которой, впрочем, не мог разобрать ни слова. Я не был в эти мгновения самим собой - и никем другим. И это было прекрасно.

***

- Ты сегодня какая-то странная.

- То есть?

- Грустная.

- Да нет, я не грустная. Все хорошо.

- Сама знаешь, что говоришь не правду: ты грустишь из-за меня, но не решаешься сказать.

- С чего бы мне грустить?

- С того, что я пришел вчера поздно и пьяным. Ты даже не спросила, где я был.

- А мне не интересно.

- Как это "не интересно"? Разве я не сказал вчера, что собираюсь встретиться с Михаилом?

- И встретился?

- Встретился.

- Тогда о чем же я должна была тебя спросить?

- А тебе не кажется, что, когда человек, которого, по твоим словам, ты любишь, возвращается далеко за полночь, следует хотя бы поинтересоваться, что случилось?

- А что случилось?

- Ничего. Я проводил время с ним и его друзьями.

- Вот и славно.

- Ты не веришь в это?

- Разумеется, верю.

- Похоже, ты меня разлюбила. Ты не ревнуешь. Тебе все безразлично. Это что же, нормально - являться домой в два часа ночи?

- Не ты ли столько раз уверял, что ты - свободный человек?

- Конечно, свободный.

- Значит, возвращение в два часа ночи - нормально. Если бы я была твоей матерью, то, наверное, забеспокоилась бы, но ты - взрослый мужчина, не так ли? Мужчинам не стоит вести себя так, чтобы женщины относились к ним как к детям.

- Да я не об этом говорю, а о ревности.

- Тебе хотелось бы, чтобы я устроила за утренним кофе сцену ревности?

- Нет, пожалуйста, не надо - соседи услышат.

- До соседей мне дела нет: я не стану скандалить потому, что совершенно не хочу. Мне было нелегко, но в конце концов я усвоила то, что ты сказал мне в Загребе, и теперь пытаюсь привыкнуть к этому. Но если тебе это доставит удовольствие, я могу изобразить, что ревную, злюсь, схожу с ума от беспокойства.

- Какая ты странная... Я начинаю думать, что ничего не значу для тебя.

- А я начинаю думать, что ты забыл - в соседней комнате тебя ждет журналист, и наш разговор его не касается.

***

Ах да, журналист. Надо включить автопилот, потому что я наперед знаю, какие вопросы он задаст. Знаю, с чего начнется интервью ("Хотелось бы поговорить о вашей новой книге... каков ее главный посыл?"), знаю, что отвечу ("Если б я хотел ограничиться посылом, то написал бы не книгу, а одну фразу").

Знаю, он спросит, как я отношусь к критике, которая обычно со мной не церемонится. Знаю, каким вопросом он завершит беседу ("А вы пишете что-нибудь новое? Каковы ваши творческие планы?") и что я ему на это отвечу ("Пока это - секрет").