Петров Александр - Неофит в потоке сознания

Прощай! Прощай гордость, тщеславие, прощайте обиды, блуд и обжорство, ложь и лукавство, жадность и зависть. Отрицаюсь от вас и всю оставшуюся жизнь буду с Божией помощью уничтожать вас, выжигая из души незримым огнём благодати.

Всё-всё я тогда сделал, как велел батюшка, «со страхом и трепетом» – и впервые причастился, вышел из храма, как из бани – чистый и легкий – и почувствовал, что с этого дня у меня началась новая жизнь, гораздо лучше прежней. Я и всегда-то с удовольствием читал, особенно когда приходилось часами ожидать Палыча в машине, а тут набросился на новые книги, церковные, и стал их жадно «проглатывать», пытаясь наверстать упущенное за прежнюю жизнь. Да, мне постепенно открывался новый мир, где всё было иначе: вместо развлечений – сосредоточенная молитва, вместо смеха – покаянный плач, вместо вкусной и обильной пищи – пост, и в конечном счете, вместо посмертных мучений в аду – вечное райское блаженство. Наконец, в жизни появилась ясная высокая цель, выстраданный смысл; мало-помалу хаос вокруг стал объясняться законами духовной жизни, наконец-то, всё становилось на свои места, и мне это очень нравилось.

Вот только вместе с радостью открытий пришли в мою жизнь и неприятности: оказывается, изменение моей жизни в лучшую сторону у друзей и близких вызвало нечто вроде шока. Каждый норовил спросить, а не сошел ли я с ума? Как-то не очень здорово, думал я с горечью. Наверное, если бы я стал воровать и убивать, блудить и пьянствовать – они бы это поняли, скорей всего оправдали и вряд ли подвергли сомнению нормальность моей психики. Но стоило мне встать на путь очищения души от зла – извольте – я псих!

Вот и нападали эти две самые близкие мне женщины и насмехались, да издевались. Но видимо по причине моего растерянного глуповатого молчания, их сарказм довольно быстро затухал, и они переключались на детальное обсуждение искрящихся нарядов певицы на экране телевизора или еще на что, более увлекательное. Однажды тесть отвел меня на кухню и шепотом сообщил: «Знаешь, а я ведь тоже в церковь хожу иногда. Но им никогда об этом не рассказываю».

За нынешним столом кроме нас сидели еще две пары: старый армейский друг тестя с величественной супругой и соседка, работавшая в Сороковом гастрономе, соответственно, с мужем, тихим, затравленным алкоголиком. Старый друг имел множество полезных связей, которыми пользовался тесть, а «своя дама в торговле» помогала доставать дефицит, может быть поэтому, настроение за столом преобладало торжественное, и все держали себя в руках.

После третьего тоста тесть положил тяжелую руку мне на плечо и шепнул:

– Миша, ступай-ка в комнатку и отдохни. Ты ведь ночь не спал. Давай, прикорни чуток.

Оставшись один, я снял пиджак, ботинки, ослабил галстук и ремень. Вытащил подушку и положил её поверх покрывала, выключил свет и растянулся во весь рост на супружеском ложе. По стене медленно ползли размытые пятна света, без труда преодолевая препятствия в виде эстампов, фотографий в рамочках, книжной полки с макулатурными Дрюоном, Дюма, Конан Дойлем, от наволочки приятно пахло вербеной, которую как-то в ботаническом саду Вера показала мне, и что меня удивило, так это наличие красных, белых и синих цветов на одном кусте – это аромат любимого австрийского шампуня моей жены, приятный аромат любимой жены…

Мы познакомились в те давние времена, когда существовали такие странные вещи, как распределение после института и три года обязательной отработки на производстве. Когда я в первое рабочее утро в качестве молодого специалиста шел на завод, мне вспомнилась моя прошлогодняя практика дублером мастера на одном из крупных южных заводов: мой захламленный цех в черных лужах разлитого масла, станки германского завода Круппа 1887 года, с утра пьяные чумазые рабочие, потная раздевалка с исцарапанными матом металлическими дверцами шкафов и туалетом, где резали глаза ядовитые испарения хлорки и оглушал рёв спускаемой воды; всегда переполненную отдыхающими курилку с огрызком ржавой бочки под окурки, кислую вонь столовки, где с рычанием мордастые грубиянки подавали безвкусную тюремную баланду под названием «рассольник» и котлеты из хлеба и сала с серыми слипшимися макаронами, обозначенные в меню, как «биточки мясные с гарн.»

Меня «бросили» сразу на три бригады: одна состояла из заключенных, которых доставляли из соседней тюрьмы – они прессовали, а потом обжимали дюралевые кругляки, изображая из них тазики; с этими у меня проблем не было: рядом всегда находился звероподобный охранник с пузом и кобурой, который чуть что, лупил воспитуемых чем попало, выколачивая из них нечто святое, что называлось «норма выработки»; вторая бригада ютилась в углу цеха за металлическими щитами – эти резали толстые листы свистящим голубым пламенем горелки и сваривали тонкие листы электросваркой, от этих угрюмых работяг я каждый раз уходил отравленный ацетиленовым газом и ослепленный вспышками ярчайшего света; а третья была и вовсе «дикой» – эти «работали по хозяйству»: слесарили, плотничали, собирали стеллажи и красили; тут всегда царило похмельное веселье, у народа водились деньги, с которыми они пытались делиться и со мной, как с «гражданином начальником»; деньги они зарабатывали домашними заказами, вроде полочек под книги, кухонных моек, но самый главный доход приносили этим «дикарям» модные значки с фотографиями «битлов», «аббы» и «мерлин монро», которые они заливали из краскопульта прозрачным лаком.