Unknown - ЕЕРОДИТЕЛИ

То есть запил он много, много позже; а вот дураком был уже сейчас. Даже я своим скудным аутичным умишком понимала: дядю надули. Мои пусть и впрямь недюжинные успехи в «освоении реальности», которыми он так гордился, вовсе не прибавили ему ни устойчивости, ни уважения: неблагодарные родственники щадили Осю, пока необходимость в нем была налицо, но с тех пор, как я пошла в школу, ими вновь овладел нездоровый скепсис. Все чаще в доме происходили бурные ссоры; десятая моя весна стала, пожалуй, их пиком; заводилой обычно была мама, нападавшая на родного брата с присущей ей грубостью и беспардонностью:

- Что ж ты такой лох? - кричала она (ужасно мерзким тоном - даже меня, ребенка, слегка коробило). - Приоденься! Выведи прыщи! - В ответ Оскар Ильич ворчливо огрызался: может, у кого-то и есть время для личной жизни и всяких там амурных похождений, а у него, между прочим, больной ребенок на руках... Какой ребенок?.. Да ваш, ваш несчастный ребенок, которого вы, умные физики-математики, спихнули на плечи дяди. Где бы он был сейчас, ваш ребенок, если б не глупый гуманитарий Оська?.. (Уже тогда у него появилась дурацкая привычка уничижительно говорить о себе в третьем лице). В какой дурке он пускал бы слюни?! Что, не знаете?..

Он врывался в гостиную, где я, сидя за большим, застеленным клеенчатой скатертью столом, прилежно делала уроки; он хватал мой портфель и начинал лихорадочно перетряхивать его в поисках школьного дневника. - Что, взяли?! - ликующе кричал он, тряся дневником так, словно ждал, что из того вот-вот посыплются пятерки (училась я и впрямь неплохо: врожденная гипермнезия - счастливая способность запоминать с одного беглого прочтения несколько страниц наизусть - всегда меня выручала!). На какое-то время в семье воцарялся мир, но потом все начиналось сызнова. Мама, еще в детстве изучившая нехитрый букварь братниных слабых мест, ухитрялась подбирать именно те нужные слова, что жалили особенно метко, - она уже не верила в мою болезнь; папа делал вид, что он тут не при чем, но по его двусмысленной улыбке было видно, на чьей он стороне. Униженный, опущенный, дядя шел ко мне - единственной, от кого не ждал подвоха, - и уныло предлагал «перекинуться в картишки».

Фатальное, патологическое невезение!.. Невероятно, но факт: даже в школе, обычной общеобразовательной школе, куда он устроился психологом на пол-ставки и где одиноких женщин было пруд-пруди, ему так и не удалось заарканить заветную прописку; он, правда, как-то проговорился, что ему строят глазки две «симпатяшки» - русачка и музычка, - но в первую давно и безнадежно был влюблен физрук, здоровенный лоб, а вторая, мать-одиночка, сама недавно приехала из Серпухова и снимала крохотную комнатушку в Южном Бутове, что Осю, естественно, не устраивало. Впрочем, возможно, он попросту выдумал все это, чтобы хоть чем-то умаслить сестру, которая мало того что сама с каждым днем все злее проезжалась по его «никчемным мужским данным» - которые вовсе таковыми не были! - но еще и мужа («этого малахольного Костика»!) подзуживала, - и каждое утро Оскар Ильич с трепетом ждал, что вот сегодня ему, наконец, укажут на дверь. Но почему-то все пока ограничивалось издевками, пусть порой и очень жестокими. Он, конечно, догадывался, почему. Все - и он сам в том числе - хорошо знали, что Юлечка, такой необычный, ранимый ребенок, до болезненности обожает дядю (папа, с мягкой иронией: «Осин хвостик!») и еще, чего доброго, не перенесет его внезапного исчезновения. Ладно уж, думали взрослые, подождем немного, пусть девочка еще немного подрастет, окрепнет...

А между тем как они ошибались! Я не только не была привязана к Оскару Ильичу (что уж там говорить о «болезненном обожании»!), - но, как ни стыдно мне теперь в этом признаваться - а, впрочем, мы с дядей квиты! - тайно, сладострастно, как могут только дети, желала ему всяческого зла! И, если не пакостила в открытую, то лишь потому, что - хоть и чувствовала инстинктивно, что в семейной иерархии дядя стоит куда ниже моей любимой игрушки, стеклянных голубых бус - побаивалась выводить из себя этого коварного лицемера, способного - он сам это доказал! - на любую подлость.

Когда я это поняла?.. Не в какой-то конкретный момент, нет. Ужасное открытие совершалось исподволь, постепенно. Как-то раз, помню, мы играли в «акулину», дядя несколько раз удачно смухлевал, подсунув мне пиковую даму из другой колоды с похожей «рубашкой», а, когда обман раскрылся, мне в голову пришла забавная мысль - и я, смеясь, сказала: оказывается, игральные карты так же трудно различать, как и людей, да и тех ведь можно объединить в колоду. Среди них тоже есть «дамы», «короли», «валеты», мелкотравчатая детвора и совсем старенькие «тузы»; четыре масти - брюнеты-пики, блондины- и седые-червы, шатены-трефы, рыжие-бубны, лысые… ну, лысые пусть будут джокерами. Например, папа - очкастый джокер, мама - трефовая дама, я - десятка-треф, дядю Осю еще помню рыженьким валетиком, но теперь, к тридцати годам, он стал натуральным бубновым королем; одноклассники, полные и худощавые, высокие и коренастые и все же трудноразличимые, это как бы набор из разных колод или будто кто-то смухлевал, вот как сейчас дядя… Но тот вдруг перебил меня, чтобы я, дескать, «не морозила ерунды», а шла бы лучше делать уроки, - и, покраснев пятнами, нервно смешал карты. То был совсем не его стиль, обычно он разговаривал со мной, как со взрослой, на равных. Я решила, что он, видимо, нездоров.