Иртенина Наталья - Культурный слой

Тот сарай, где Акакич со своей коллекцией обитал, я отыскал быстро, он приметный был. Сарай, надо сказать, поболее даже «авалоновских» хором. Хороший дом, прочные, толстые стены. Из чего он сделан, я так и не разобрался. Не иначе эклектика, был такой архитектурный стиль в недалекое время. Намешивали разных стройматериалов, одна стена из ДСП, другая из кусков фанеры, третья из ржавого кузова от грузовика. Или сразу – в одной стене три разных слоя. Пугало пугалом, на нетрадиционный вкус, но стоило бешеных денег. А Акакич в этом смысле вообще псих оказался. Когда я глянул на его крышу, у меня челюсть отвалилась. Там был купол из зонтиков, честное слово! Десятка два-три цветастых зонтов, довольно плотно, внахлест, пригнанных друг к дружке. При виде этой крыши я сразу понял: Акакич – фрондер с прибабахом.

Коллекционер встретил меня в семейных трусах. На носу у него сидели очки с одним разбитым стеклом, а вокруг ног терлась рыжая полосатая кошка. Надо же, сто лет их не видел. Думал, всех крысы сожрали.

У меня создалось впечатление, что мою авоську Акакич узрел первой, меня самого – уже потом. Без лишних звуков мы оба – я и авоська – были водворены в дом. Первое, что пришло в голову, – этот дом может претендовать на звание бутылочной шкатулки. Пивной стеклотарой тут были уставлены до потолка все стены, простенки и перегородки. Вторым движением мысли было: уж не на склад ли боеприпасов я попал и не состоит ли Акакич в какой-нибудь экстремистской группировке? Помнится, юшники лишили территорию «бородатых» независимости, когда нашли у них нечто похожее.

Коллекционер доставал мои бутылки по одной, рассматривал сначала через стекло очков, потом другим глазом, без стекла. Я переживал за судьбу каждой. Редких среди них не оказалось, зато забракованы были всего две, из-за трещины и разбитого горлышка. Получив на руки девять крышек с рисунками на аверсе и одну простую, без рисунка, я не удержался: «Вам никто не говорил, что ваша коллекция может представлять опасность в международном плане?» – «Что вы имеете в виду, молодой человек?» – «Я имею в виду вот что. После одиннадцатого октября международное сообщество твердо усвоило, что такое бутылки с зажигательной смесью в руках террористов. Они там, в Цивилизации, пугают себя угрозой общечеловеческим ценностям. Хотя лично я не совсем понимаю: если ценности общечеловеческие, то кто им угрожает? Условно-гуманоидные виды? Но это так, к слову. Я хотел сказать, что если про вашу коллекцию узнает или, не дай бог, увидит кто-нибудь оттуда, я не поручусь, что они не сочтут это угрозой для себя. В лучшем случае – проявлением антидемократических настроений, разных там тоталитарных инстинктов». Акакич очень натурально спал с лица и выкатил глаза. Сразу видно: до меня человеку про такие ужасы никто не говорил. Он пожал мне руку, произнес с чувством: «Благодарю за предупреждение» и сунул в ладонь еще пять маркированных крышек. Пару секунд я прикидывал, не является ли это унизительным. Пришел к выводу, что Акакич просто заплатил – либо за информацию, либо за молчание. Мы расстались удовлетворенные друг другом. На пороге я спросил: «Скажите, а вы не боитесь, что вас засыпят культуровозы?» – «Если бы не боялся, я бы здесь не жил». После этого я уже не сомневался: Акакич точно имеет отношение к радикальным организациям. И под зонтами у него что-то заныкано. А пивная специфика коллекции – для отвода глаз.

***

…С доктором Горбатым меня связывала давняя, крепкая взаимная антипатия. Еще со школы. Наше отвращение друг к другу мы успешно скрывали. Настолько успешно, что когда кто-нибудь из нас делал другому гадость, противной стороне от этого только хорошело. Зачинщику, соответственно, плохело от досады. Последняя такая подлянка произошла с ним, а вернее со мной, два года назад. Я отправил Маздаю по почте обрывок страницы из неизвестной книжки, который подобрал в добывающей зоне. Сначала хотел, как обычно, пустить этот фиговый листок на оракульские билетики, а потом вспомнил про заклятого друга. Маздай к тому времени уже сделался подающим надежды психологом, практиковал биоэнергетику. Я задумал изощренно поглумиться над ним. Обвел на обрывке фломастером ту самую фразу, написал, что этот клок бумаги – единственный оставшийся от личных дневников их великого авторитета Фигмонта Дрейда. Фраза была фундаментальная, припечатывающая. Дословно, кажется, так: «Сам я считаю, что жизнь – это всего-навсего экскремент Абсолютного Духа».