Наталья Иртенина: Железяка и Баламут

Вы меня слушаете? Я расскажу вам кое-что. Думаю, это покажется вам странным и нелепым, а скорее всего, вы ничего не поймете, потому что до вас еще не дошла очередь. И я не обещаю, что когда-нибудь дойдет. Так что просто слушайте. Все равно вы не можете выключить звук.

Кто я, вам знать необязательно. По правде, я и сам не знаю. Всю жизнь я только предполагаю, исходя из собственных действий. Из этого вы можете заключить, что мои действия направляются не мною, и не ошибетесь. Нельзя сказать, чтобы меня это тяготило. Я просто выполняю работу, для которой меня предназначили. А заключается она в том, что я выбираю одного из вас, и какое-то время этот один целиком принадлежит мне, пока не придет пора оставить его. И тогда все начинается заново.

Я, видите ли, работаю котом.

И стараюсь не думать, что мог бы быть одним из вас, людей, если бы не случилось то, что случилось.

Выражаясь мелодраматически и фигурально, я был похищен за три года до своего рождения. Говоря обыкновенно, меня изъяли из естественного хода вещей. Это единственное, что я знаю о себе точно. Но сводя знакомство с вами, людьми, каждый раз я все больше постигаю собственную сущность. Мне недоступны пока все глубины моего существования, и все же я уверен, что являюсь звеном какой-то важной цепи. Мое незнание не становится препятствием к этому… Удивительно. Знаете, меня это немного печалит. Но надежда живет во мне. Я должен разгадать эту тайну. Вы мне поможете…

…добропорядочный член общества, поэтому больше всего Железяка ценил в жизни взаимопонимание. Но этот кот все испортил.

Он выплыл из ночи, как призрак с огненными глазами, проходящий сквозь стены.

Он прочно обосновался в квартире, подобно косматому домовому, обходящему по вечерам свои владения.

Он вошел в Железякину жизнь вавилонским столпотворением и обрушил в ней не одну башню, а целую улицу башен.

Рухнувшие башни отдавили Железяки все, что можно было отдавить. Не сомневайтесь, это очень больно.

Кстати, Железяка – это фамилия. По паспорту. А если вы Железяка только по паспорту, вам совершенно ничто не мешает испытывать боль. Конечно, если только вы не Бревно по сути.

Интересно, мог ли Пушкин по собственному опыту знать, что его Лукоморье и дуб зеленый вовсе не сказочные абстракции, а нечто совсем иное? Оттуда, из Лукоморья приходят к нам коты ученые, спускаются с ветвей зеленых, чтобы баламутить воду наших душ и вздымать со дна их песчаные вихри сомнений. Черные ученые паршивцы.

И все-таки это был не дуб. Дерево – да. Что-то этакое… витальное… мировое. Никакой цепи. Все только живое. Может, и не органическое, но живое. Про живую воду слыхали? Вот то же самое. Железяка, запрокинув затылок, искал макушку в небесах. Не было макушки. Везде был только ствол. А потом приперся кот. Железяка не заметил, откуда он вывернул. Приперся, сел и сидит. Смотрит круглыми лиловыми глазами. Сказок не говорит. Песен не орет. Кот-молчун. Железяка хотел сказать «кис-кис», как вдруг зверюга эта разинула пасть. Вроде зевнула со вкусом. Но пасть все не закрывалась, а наоборот росла и ширилась. И когда достигла бегемотьих размеров, нацелилась на Железяку. Тот и подумать ничего не успел, не то что с белым светом попрощаться, а уж его аккуратно схарчили. Не разжевывая. Он очутился в темной, как темнота, темноте, заорал от жути и проснулся.

Кот смотрел на него круглыми лиловыми глазами. Черный.

Железяка замычал и бросил в кота подушкой. Не помогло. Кот не сгинул, а только пересел на полметра правее. И опять стал смотреть.

Железяка тихо выругался. Потом вспомнил, что Инга и «бандиты» отправлены на курорт, и выругался громче.

Как сюда попало это животное?!

Железяка сунул ноги в тапочки и обошел кругом мирно сидящее, обвернувшееся хвостом животное. Ни в анфас, ни в профиль кот узнан не был.

Железяка сел на постель и задумался. Потом вскочил, обежал квартиру – входная дверь на двойном запоре, окна на пятом этаже, балкон застеклен. Канализация, наверное, исключается. Вернулся, сел опять на постель и загрустил. Чего, между прочим, не делал уже давно. Лет с пятнадцати.

Кот подождал еще немного и вдруг вякнул нежным голосом: «Мяа?».