Санин Евгений - Иду на вы

Но тут было дело особого рода… И требовалось честно предупредить такого человека о возможной опасности.

- Половец-то, может и не тронет, а вот сам хан… - вздохнул Мономах.

Он отвел купца в сторону, и вкратце рассказал о том, что было на встрече со Святополком. Начал со своего предложения всей Русью выступить в Степь, и закончил предложенной им хитростью с Корсунем.

Польщенный вниманием со стороны славного переяславльского князя и особенно его доверием, купец даже не замечал, что их разговор подслушивал подкравшийся к ним и притаившийся за раскидистым дубом юноша в дорогой шубе, собольей шапке и отороченных мехом сапогах.

- Ну как, берёшься съездить в Степь и передать эту ложную весть? – сказав все, что посчитал нужным, спросил Мономах. – За труды заплачу, не обижу! Сколько хочешь?

- Да будет, князь, я и так съезжу! - махнул рукой торговец. – Мне за то любой наш купец спасибо скажет. Ведь половцы нам, как кость поперек горла стоят. Не будет их – без опаски и с ромеями, и с арабами торговать станем! Я и сам тогда куда боле получу, чем на своем киевском деле потеряю! – показал он глазами на Святополка.

- И с братом поговорю, решу твое дело! – пообещал Мономах. – В накладе не оставлю!

- Вот видишь? Ну, как с тебя после этого деньги брать? К тому же, ты сам сказал, для Руси это надо. А это все равно, что родной матери в беде или болезни помочь, а потом затребовать с нее денег! Так что, князь, сделаю все, как велишь!

Купец клятвенно прижал ладонь к груди, желая заверить Мономаха, чтобы тот не сомневался, но в этот момент раздался вскрик схваченного игуменом за ухо и подведенного к князю отрока.

- Это еще кто таков, откуда? – нахмурился Мономах. - Подслух?

- Нет, я… - захныкал отрок.

- Сын мой! – подсказал купец и знаком попросил игумена отпустить парня.

- Как звать? – мягчея, спросил Мономах.

- Звенислав, во святом крещении Борис! – с готовностью ответил отрок.

В далеком Киеве послышался удар колокола, и он, повернувшись на него, благоговейно перекрестился.

- Хороший отрок, богобоязненный! – сразу успокоившись, одобрил игумен и отошел в сторону.

- Он – всегобоязненный! - с горечью махнул купец и строго спросил сына. – Ты что это тут делал? Подслушивал?!

- Я не хотел… я только…это не нарочно… - забормотал отрок, испуганно пятясь от отца.

- Все! Поедешь со мной в Степь! – остановил его тот.

- Как! Ты и сына с собой возьмешь? – удивился Мономах.

- А куда его теперь девать? – пожал плечами купец. – Не оставлять же мне его здесь! Да и хан скорей поверит, увидев, что я родным сыном рискую!

Лицо отрока позеленело и перекосилось от страха.

Мономах заметил это и пожалел его.

- Может, все-таки лучше оставить его тут?

- Да нет, прости, княже, я лучше знаю своего сына! Он и тайну подслушанную растрезвонить может, и вообще пора учить его мужеству! Сейчас отправлю домой обоз, который оставил тут рядом, в двух шагах, а после, на двух лошадях, мы быстрей ветра домчим до главного хана. Тем более, он сейчас невдалеке, вместе со всеми другими ханами отмечает конец зимних набегов!

Купец поклонился Мономаху, повернулся к Звениславу и строго сказал:

- Сбегай к обозу и передай, чтобы немедленно отправлялись в обратный путь без меня! Да! И без тебя тоже! – приостановил он, со всех ног бросившегося передавать этот приказ, сына. - И быстро назад. Одна нога там, а вторая тут!

6

- Ай-ай, какая оплошнос-сть Мономах-ха! – покачал головой Белдуз.

Пир, на который, по приглашению главного хана Ороссобы, собрались почти все половецкие ханы, был в самом разгаре, когда ковровый полог стремительно распахнулся, и в шатер вошел маленький коренастый степняк в серебряном наличнике.

Огромные богатыри-телохранители, не рискуя даже приостановить его, только склонили перед ним могучие шеи.

- Белдуз! Хан Белдуз пришел! – послышались одновременно приветливые, испуганные и мстительные голоса.

Вошедший, сняв наличник, почтительно поприветствовал сначала главного хана, затем – всех остальных. После этого он занял одно из самых почетных мест и, с нескрываемым вызовом, огляделся вокруг.

Посреди шатра, в сложенном из степных камней очаге тлел священный огонь. Ороссоба, старый, высохший, как осенняя степь, сидя на высоком войлоке, не отрываясь, смотрел на него, и словно не слышал, как участники пира хвастаются друг перед другой захваченной этой зимой в русских землях добычей.

Все временно, все тленно в этом мире! – говорил его застывший, отсутствующий взгляд. - Превратятся в прах и шелк, и ковры, состарятся молодые рабы и рабыни, потеряют свой аромат самые изысканные благовония, а приятно отягощяющее ладонь золото и звонкое серебро перетекут неверными ручейками в реки иных времен и моря чужих судеб…