Санин Евгений - Иду на вы

Славко с надеждой посмотрел в сторону леса, но тут же отогнал спасительную мысль:

- Нет! Раз Милуша сына в лисью нору засунула, значит совсем плохи были у них дела… Теперь этого хотя бы спасти! О, Господи! – спохватился он. - Да он же весь ледяной!

Славко торопливо всунул малыша себе под овчину и быстрым шагом пошел назад.

- Сейчас мы домой придем! - бормотал он на ходу, - дома у нас пряник, мед… и дверь я плотно закрыл, там хорошо, тепло! Эх, и зачем я только всю клюкву извел зря! Чем тебя лечить, если вдруг заболеешь? И помочь-то теперь – кому?

Славко на всякий случай оглянулся, но увидел позади только лису. Пятная землю кровью, она тяжело ползла на брюхе в свою нору – помирать.

- А-аа! – отмахнулся от нее Славко. В другой раз он непременно прихватил бы ее с собой. Но теперь – до лисы ли ему было? Да и вся шкура той была безнадежно попорчена, истыкана ножом...

И больше не оглядываясь, он бегом кинулся в Осиновку…

6

Женщины, оборвав пение, заплакали во весь голос.

По полутемному, зимнему, без всякого намека на начавшуюся весну лесу, один, только с длинным прямым мечом на поясе, ехал всадник.

Он что-то явно искал в этом лесу, то и дело прислушиваясь, приглядываясь и принюхиваясь.

И, наконец, нашел, скорее почувствовав, чем услышав, доносившееся откуда-то, из-под сугробов, как из могил, похожее на заунывный голос ветра, пение:

От берёзы до берёзы

Шли в поло-о-он, роняя слёзы,

Подгоняемы плетьми,

Жены русские с детьми!

Дым пожарищ, как туман-н-н-н…

Да летает сытый вран-н-н!..

Всадник тронул поводья коня, направляя его к самому большому сугробу, как вдруг позади раздался подделывающийся под суровый мужской голос – детский голосок.

- Эй, ты! Кто такой и что тут делаешь?

Всадник придержал коня и оглянулся.

Это был Онфим.

Увидев выходящего из-за дерева, с огромной, не по росту дубиной, мальца, он улыбнулся ему и знаком велел приблизиться… И, пока тот шел, проваливаясь в снег, продолжил слушать песню.

От рябины до ряби-и-ины

Им вослед глядят мужчины.

И не ягоды рябиин

Зреют на телах мужчин!

Дым пожарищ, как туман-н-н-н…

Да летает сытый вран-н-н!..

Песня слышалась наверху, а внизу, под разбросанными тут и там сугробами, сидели люди... Под одним из них, раскачиваясь в обнимку, статная женщина с худенькой тихо пели песню, которую подтягивали под другими сугробами. Не пела, наверное, одна только Милуша. Плача и заливаясь слезами, она уговаривала деда Завида:

- Дед, родненький, миленький, отпусти, а!

- Сказано не пущу, значит, и не проси! - слышался в ответ сердитый шепот.

- Замерзнет ведь… И Славки, как назло нет! Он бы сбегал, узнал, как он, а может быть, даже и принес сыночка!

- Эх, меня не было рядом! Как ты только могла оставить его? И Славко тоже хорош!

- Да его тогда уже не было с нами!

- Как это не было?

- А вот так - ушел он!

- Как ушел? Куда?

- Откуда мне знать? Сказал, скоро вернусь.

- Вот я ему вернусь!

- Ну, дед…миленький, родненький… ради Христа!

- Ради Христа я только помолиться теперь для тебя могу!

- И… поможет?

- А как не помочь? Христос сказал, если двое или трое будут молиться во имя Его, то и Он будет посреди них! То есть, здесь, среди нас!

- Как… Сам Христос?! – силясь постичь сказанное, прошептала Милуша. – Здесь?!

- Неложно каждое слово нашего Бога! – строго оборвал ее дед Завид, и, как ни тесно было под сугробом, истово перекрестившись, с чувством сказал: - А мы еще святого Климента, покровителя земли русской, первых святых наших Бориса и Глеба да Саму Божью Матерь на помощь призовем. Попросим их умолить Христа простить грехи наши тяжкие, за которые нам столь великие скорби посылаются.

Женщины, оборвав пение, заплакали во весь голос.

Дед прицыкнул на них и в полной тишине начал молиться:

- Господи, помилуй! Пресвятая Богородица, спаси нас! Все святые, молите Бога о нас!

- Про ребеночка, про сына моего не забудь! – напоминая, простонала Милуша.

Но дед Завид словно не слышал ее.

Прочитав молитву «Отче наш», он принялся просить Господа спасти и сохранить вверенных ему людей от врага лютого, дикою злобой гонимого, никого не щадящего!

- И сына ее… младенца… - сказал, наконец, он.

- Добрыню! - подсказала Милуша,

- … в христианстве – Георгия! – перебил дед Завид, грозно зыркнув на нее глазами за то, что при молитве упомянула языческое, а не данное при святом крещении имя. - Спаси и сохрани его, безгрешного, живым и невредимым верни. Впрочем, да будет на все не моя, но Твоя воля! – закончил он, и женщины, давясь слезами, снова тихо запели: