Па Марго - Марго Па

А потом дождь уйдет на свидание с кем-то другим. И с неба улыбнется первая, мокрая от его объятий, звезда. Она подмигнет и скажет: «Не останавливайся!» И снова Настя бредет вперед по парку в полном одиночестве. Хотя даже одиночество здесь, на Земле, не бывает полным. Всегда кто-нибудь его нарушит. Здесь нет ничего настоящего, все лишь наполовину. И как бы она ни старалась вобрать в себя весь мир перед наступлением темноты, в черно-белых снах он снова разбивался на тысячи мелких осколков, как старое зеркало. Одни звезды гаснут, другие загораются на их месте. Первые умирают, чтобы дать жизнь вторым. Цепь не прерывается никогда. Одни звезды никогда не отклоняются от своей траектории, а другие – падают.

Она снова упала. А Плюш чуть не утонул в ванне. Мама вытащила его мокрого и дрожащего, когда вернулась домой с работы. Вода переливалась через край мощным потоком, а такс бесстрашно барахтался и визжал что есть мочи, моля о спасении. Уложив Настю в постель, она вытерла таксенка вафельным полотенцем, и он, недовольно ворча, свил себе гнездо на теплом Настином животе.

«Как ты его назовешь?» – спросил тогда Ангел.

«Он мягкий такой, приятный на ощупь, как плюшевый мишка», – засмеялась Настя в ответ.

Но имени Плюш такс не соответствовал в силу своего боевого характера. В первый же день он сгрыз мамин любимый цветок и описал половик у двери. Он упорно залезал на колени и совал мордочку в Настину тарелку за ужином, как бы его ни приучали к хорошим манерам. Острым носом он мог разжать накрепко стиснутый кулачок, открыть дверь куда угодно в квартире. Насте стало казаться, что мечта всех собак: дом без дверей и руки с открытыми ладонями. Ночью Плюш пропихивался к ней под одеяло и грел свой холодный нос, уткнувшись Насте в живот, не желая мерзнуть в ногах на краю кровати.

Вернувшись с прогулки, Настя застала его, раздирающего в клочья ее любимую детскую игрушку – розового слоника с забавной встроенной за ушами пищалкой. Плюш остался дома, он не любил гулять в дождь. И теперь он воодушевленно терзал слоника, вырывая клочья ваты из его нутра и раскидывая их по дивану. Слоник лишь тихо попискивал под его натисками, покорно и безысходно. Злиться на Плюша было бесполезно, он тут же виновато прижимался к Насте, обхватывая лапами шею, как меленький ребенок, и жалобно скулил, требуя немедленного и непрекословного прощения своих дерзостей. Не в силах очистить его шерсть от тонких ватных ворсинок, Настя решила помыть его в ванне. Плюш доверчиво уселся в воду, не сопротивляясь ее движениям. И вдруг у нее потемнело в глазах…

Шум бегущей воды. Волны черного моря, разбивающиеся об острые белые скалы. Трудно представить себе что-либо более тоскливое, чем морской пейзаж в черно–белой гамме. Черно–белые осколки хаотичных воспоминаний цветного мира. Сон за гранью цветов. Мертвая фотография жизни. Иногда во сне Настя проваливалась в темноту, в сон без сновидений – черную дыру в ее маленьком микрокосме. Просыпаясь после, она долго не могла пошевелиться, словно лежала в могиле. Темнота отнимала силы, высасывала ее кровь через трубочку сна, как коктейль из живой плоти. Но еще хуже были белые сны. Сны без теней, без очертаний мнимых предметов, со светом настолько ярким, что ей хотелось зажмуриться, даже во сне. Яркий свет разливался в воздухе острыми, режущими горло и легкие частицами. И Настя, испугавшись внезапной боли, переставала дышать.

– Как протекает болезнь, сколько по времени она спит и как часто?

– Последний раз она проспала восемнадцать часов. Проснулась сама, но долго не могла прийти в себя и пошевелиться. Потом неделю чувствовала себя вполне нормально, спала по несколько часов, то днем, то ночью.

– Не может пошевелиться, сонный паралич. Сон у нее слишком долгий. Обычно больные выключаются несколько раз в день, но часа на два-три максимум, а порой и вообще на несколько минут. Задыхается часто?

– Да, но мне всегда удавалось разбудить. Нашатырь помогает. Впервые пришлось вызывать скорую и колоть адреналин.

– Она нервничала, испытывала дискомфорт, сильное волнение?

– Волнение? Не знаю. Хотя да, волнующей была одна встреча…

Голоса мамы и врача доносились до Насти из-загустой пелены тумана. Она не могла пошевелиться. А их громкий шепот на одной ноте неприятно отзывался где-то глубоко на подкорке, такая щекотка для мозгов. Постепенно туман рассеялся, уступая место ярким цветным узорам на обоях на стене напротив. Насте показалось, что никогда так не радовало глаз сочетание голубого с фиолетовым.