Andrew - o 8b191ad8675a2039

пахнущая розами, и Петя сказал, улыбаясь: «Все, ночь я уже потерял, так что до вечера тебя

отсюда не выпущу».

-Зато ты отдохнул, - у нее были сладкие, покорные губы. «И сейчас покажу, как», - пообещал

Петя.

Марфа осторожно вышла из опочивальни и постучалась к старшей дочери.

Федосья открыла, с пером в руке. «Со счетами разбираюсь, - сказала она, озабоченно хмуря

брови, - Федор помогает мне».

-Пойдите кто-нибудь, Лизу возьмите, она у батюшки задремала, - распорядилась Марфа.

«Тяжелая она – мне нести-то. Пусть у тебя, Федосья, переночует.

Она вернулась в опочивальню и осторожно укрыла мужа мехом. Марфа подняла его сухое,

холодное запястье, и прислушалась – сердце билось редко и тихо, почти неслышно.

«Господи, сказала женщина, перекрестившись, - ну хоша бы не страдал он так, прошу тебя!»

Потом, уже на исходе ночи, она стояла на коленях, в одной рубашке, - мальчик отчаянно

ворочался в чреве, - и вдыхала жизнь в умирающее, хрипящее горло, не желая, не умея

сдаваться. Когда в окне горницы стал подниматься серый рассвет, Петя, наконец, задышал

сам, сердце забилось чаще, и Марфа, накинув шубку, выскочила на улицу.

Щербатый ждал ее поодаль, устало привалившись к забору. «Сегодня все сделают», -

сказал он, даже не поднимаясь. «Все хорошо будет боярыня, не бойтесь».

Она только перекрестилась, ответив: «На все воля Божия».

Юродивый принял два туго набитых мешка, и, вдруг спросил: «Золото?»

-Золото, - вздохнула Марфа. «И пусть известят меня, как…- она не закончила.

-Сам приду, - тихо пообещал Щербатый.

На пороге опочивальни она застыла, увидев, что Петя, - в первый раз за два дня, - открыл

глаза. Муж ласково посмотрел на нее, присевшую рядом, и еле слышно попросил:

«Священника позови, пожалуйста. Не сейчас, к вечеру. И пусть Федя ко мне зайдет, как

потрапезуете».

-Нет англиканского-то, - внезапно сказала Марфа, не в силах оторвать губ от его руки.

-Да все равно, - он легко, совсем как в юности, улыбнулся, и еле дыша от боли, погладил ее

по голове. «Скоро уже, счастье мое», - сказал он. «Не плачь».

Он стоял на грубых камнях площади и смотрел, как Марья с Митькой кормят голубей. Марья

была не в сарафане, а в платье серого шелка с корсетом, вышитым жемчугом. Матвей вдруг

увидел, как ее живот уже заметно выдается вперед, и улыбнулся. Митьке было, - он

прикинул, - лет девять.

-А где батюшка? – вдруг спросил Митька.

-Да должен уже здесь быть, - озабоченно сказала Марья, и, повернувшись, издали завидев

его, помахала рукой: «Матвей!».

Он, было, тоже приподнял руку, но уронил ее.

Матвей вынырнул из горячечного сна, и выругался сквозь зубы. «А то урок тебе, - иронически

сказал он, глядя на перебитую в локте левую руку, что бессильно лежала рядом, -

здоровайся правой, Матвей Федорович. Ну, это если тебе вдруг захочется, на колу торча,

поздороваться с кем-то».

В подвале Разбойного приказа было стыло и безлюдно. Матвей вслушался в звук падающих

с потолка капель, и внезапно уловил чьи-то шаги – легкие, будто ночная бабочка шелестела

крыльями.

Человек появился из тьмы. Он присел у клетки, надвинув на глаза шапку, закутавшись в

армяк, и сказал, протягивая между прутьев флягу: «От сестры твоей, атаман».

«Молодец Марфа», - усмехнулся про себя Матвей, выбив пробку. Запахло травами и чем-то

еще - свежим, горьким.

«Жаль только, Марью с Митькой не увижу», - подумал Матвей, допивая последние капли.

Человек ловко перегнулся меж прутьев и забрал у него флягу.

-Упокой тебя Господь, Белый Сокол, - прошептал гость и, гибко вскочив на ноги, исчез в

безмолвном мраке застенка.

Матвей закрыл глаза.

Это было Коломенское, Коломенское их с Иваном детства, то, где они учились сидеть в

седле и стрелять из лука. «Купаться!» - Иван, - ловкий, сильный, пятнадцатилетний, первым

прыгнул в реку. Матвей зашел вслед за ним, и, упав на спину, позволил течению унести себя

вниз. Здесь, на середине реки было холоднее, и он, обеспокоившись, приподнявшись,

увидел, как удаляются от него крыши дворцового села.

Ноги вдруг закрутило мощной струей воды, и Матвей крикнул: «Помогите!». Никто его не мог,

конечно, услышать, и, сделав несколько движений руками, он понял, что попал в самое

сердце водоворота.

Внизу все было черно – без просвета, и он ,забившись из всех сил, поплыл прочь – к

сияющей лазури летнего дня, спокойной, как глаза батюшки.

Сейчас Матвей даже не стал бороться – он открыл рот и впустил в себя эту смертную,